Люблю ли я Дорогу так, как любили ее Михаил Веллер, Артюр Рембо или Джек Керуак? Вполовину меньше, чем хотел бы этого, и вполовину больше, чем оно того заслуживает. Я - не странник, я - путник. И куда бы не шел, всегда несу в себе свой Дом, дополняя его новыми витражами чувств и гобеленами воспоминаний, неизменно сохраняя планировку и фасад. Моя дорога - это постоянный поиск утраченной и так и не найденной Родины. Собираю ее осколки, чтобы разглядеть там свое лицо и еще глубже погрузиться в себя. Я об этом говорил уже не единожды, но и сам с трудом верю сказанному. Собираю рюкзак, кидая туда пару футболок, несколько книг, что-то из еды, нож, плеер, блокнот и... Вот она - Великая Дорога, в которой ждет одиночество, встречи, расставания и собственное сердце.
Прошла уже неделя, как я вернулся из своих запутанных, сумасбродный и удивительных странствий по России. Куда же я ехал? К той части себя, которую отняла у меня война два года назад. К восхитительным чайным беседам на сонных кухнях, крутопадающему угольному блюзу (по своей широте превосходящему даже Миссисипи), вергилиевским хождениям по кромке андеграунда и безумным теориям душевного взрыва. Цена? Всего-то полторы тысячи километров. Я ехал в колыбель русского ополчения, место ссылки диссидентсвующего академика Сахарова и "влюдного" отрочества Алексея Максимовича Пешкова. Но для меня это оказался совершенно иной город - лишенный своих исторических, культурных и промышленных шаблонов.
Вначале немного о дорожных наблюдениях. Ехал я сюда из Москвы, купив билет на Ярославском вокзале. Увы, не столь богат, чтобы пользоваться услугами "Стрижей" (билет на него стоит около 2700 рублей, при том, что из Горловки в Москву я доехал за 1800). Так путь занял бы всего 4, а то и 3,5 часа. Добирался же я часов семь, на верхней полке в плацкарте поезда, следовавшего аж до Северобайкальска. Вначале ехал с семьей пермяков. Самые обычные люди - покушали, попили чай, поспали, а потом уставились в окно. Я тоже начал глядеть на домики и леса. А потом что-то меня дернуло сказать: "А, знаете, вот уже два с лишним года никуда не ездил поездом. У нас за окнами поездов тоже вот так было все однообразно и спокойно. Но это все кажущееся спокойствие. Никто не знает, когда его нарушит война". Люди на меня посмотрели, как на сумасшедшего. Я несколько стушевался и объяснил, что уже второй день в пути и еду из Донбасса. Немного рассказал о войне, но людям это было совершенно неинтересно. Нет, это не то слово. Им было неудобно это слушать, словно они общались с тем, у кого жена больна раком. В их глазах читалось непонимание и отстраненность. Видно было, что их дальний путь домой, заснувший ребенок и размышления о том хватит ли "тормозка" до дома - куда важнее моих рассказов.
А еще рядом с нами сидели молодые военнослужащие, ехавшие до Коврова. В камуфляжной форме, с нашивками ВС РФ... Им нужно было выходить и они начали собираться: надевать ремни, куртки, пристегивать фляжку. Так вот, я посмотрел на семью пермяков - они смотрели на ребят с гордостью, оглядывая каждую деталь на них. И я удивился тому, насколько им была безразлична судьба гибнущих в Донбассе людей и как они любовались своими военными. Чуть позже они легли спать, а я сел у бокового окошка, где до этого сидели "срочники". Ко мне подсела женщина, тоже ехавшая в Пермь, но живущая в Березняках. Я был уже более сдержан и старался не говорить о войне. Познакомились и я сказал, что для горловчанина Березняки - не такой уж и чужой город. Ведь именно туда (среди нескольких городов СССР) во время Великой Отечественной войны эвакуировали наш Азотно-Туковый завод (ныне концерн "Стирол"). Она оказалась художницей, которая еще в молодые годы переехала в Предуралье из Алма-Аты. Училась в Одессе, даже работала на практике в Днепропетровской области. В конце концов, поняв откуда я, начала расспрашивать о войне, проявив глубокое участие к судьбе Донбасса. И я удивился во второй раз.
А потом были несколько дней в Нижнем Новгороде. Жетоны с дырочками в метро, полторы ветки метрополитена, огромный Кремль с примыкающей Чкаловской лестницей, неимоверно длинные автомобильные пробки на мостах, канатная дорога в Бор, хипстерские тусовки на "Покровке", распродажи книг в "Дирижабле", местное темное пиво, пафосный завод Coca-Cola, улыбчивые люди на набережной и деревянные домики. У меня сложилось такое впечатление, что каким-то невообразимо-алхимическим образом я оказался в Донецке альтернативной реальности. Вернее в родном донбасском городе, который неизвестно как очутился в Приволжье. И люди, и дома, и суета очень неуловимо напоминали нашу шахтерскую столицу (и если проводить аналогию с видимыми мной до этого городами, то скрещенную с Харьковом и размещенную на Днепре). Что больше всего выбивалось из восприятия? Деревянные резные дома и обилие церквей. Храмы тут как-то вполне гармонично соседствуют с советско-пролетарским культурным наследием - мозаиками, памятниками, архитектурой и парками. И самое главное - нет такого обилия московской циклопичности и пафоса. Да, пожалуй, именно так мог бы выглядеть Донецк, Мариуполь или Горловка, если бы вместе с Россией прошел "лихие 90-е", экономический излом 2000-х и сейчас считались бы перспективным промышленным районом.
Был и в местном Кремле, который выглядит больше историческим наследием, чем московский Кремль. Внутри крепостных стен находится музей военной техники под открытым небом (который я постарался пройти побыстрее), административные здания и Вечный Огонь. И все - ухоженное, зеленое и... холмистое. Единственный минус "верхушки" Нижнего Новгорода - бесконечные спуски и подъемы. Иногда у меня возникало ощущение, что человек, который ходит со мной по городу - Вергилий, ведущая меня по закоулкам Лимба.
Нижний Новгород не просто принял меня, он словно обнял давно заблудившегося в донецких степях сына. Где-то я видел Москву, где-то Санкт-Петербург, где-то даже Горловку. Нижний Новгород превратился в калейдоскоп разноцветных осколков, подкупая своей простотой и нестоличностью. Особенно люди - очень близкие по складу характера донбассовцам, хотя и режущие слух редуцированной речью. Я начал понимать почему написанное Максимом Горьким столь близко мне и я неравнодушен к этому писателю. Пролетарская честность, рабочая поэзия. Почувствовал знакомый запах промышленно-купеческого центра конца XIX века, который тут особо чувствуется в районах, примыкающих к Московскому железнодорожному вокзалу.
А потом я наткнулся на дом, в котором жил Тарас Шевченко с 1857 по 1858 годы. Знаете, жил неплохо, поскольку его обитель находится в самом центре у набережной Волги, в каких-то там 500 метрах от Кремля среди дворянских особнячков. Ну да ладно. Что поразило больше всего - обилие разные творческих заведений и клубов. Гаражи, пафосные залы, складские помещения, отдельно стоящие строения. Выходные тут проходят для местных, явно, не скучно.
Символ города - красный олень (хотя, по городским легендам должен был быть лось, но Екатерина II настояла, чтобы символом выбрали кого-то более благородного). Он тут везде - почти на каждом шагу поднимает свое переднее копытце над прохожими. Ритм жизни - очень умеренный, хотя по вечерам не столь много отдыхающих, как, кстати, и нетрезвых. Город живет, работает и стремится жить в полную мощь.
Был и в рабочих районах. Тут все чуть печальнее, хотя и здесь все в строительных лесах. "Ты не смотри, что тут везде ремонты и стройки, - сказала мне мой проводник. - Все это большое и бесконечное колесо кипучей деятельности. Фасады ремонтируют узбеки и таджики. Через год-два оно все отваливается, потому что ремонтируют на скорую руку. Да, людей из Средней Азии среди "чернорабочих" много, но после недавнего кризиса и европейских санкций, стало много и русских. Цены растут, а зарплаты не прибавляются. Везде экономия, кредиты и работа на трех местах".
А еще в этом промышленном центре по вечерам чувствуется неуловимая тоска. Только тут она с древнерусским привкусом. Знаете, такая пролетарская, когда рабочий после тяжелого трудового дня возвращается домой, кушает и идет... Нет, не к телевизору, водке или жене, а на балкон - покурить, чтобы посидеть часок наедине и подумать о своей жизни. Вот и город Горький мне напоминает этого честного работягу, вкалывающего на автомобильном/военном/судостроительном заводе, а потом размышляющего о том, зачем он вообще пришел в этот мир. От своей тоски иногда пьет, шумными вечерними посиделками заглушая ее родимую, а на утро выбрасывает все это из головы и снова едет работать. Любуется из окна маршрутки Волгой, церквями, деревянными домиками и красивыми девчушками, бегущими в институт на пары.
И еще здесь осталась часть моей души. На стенах в подворотнях, где написано "Поэзия на улицах". На машинах с красными звездами и трафаретной "За Донбасс!". Среди тысячеквартирных домов, рокенрольных гаражей, ночных огнях над речушкой, дешевом вине на деревянном помосте. Среди берегов Оки с брошенными мангалам, сигаретах у отделений милиций, настоящих бургеров в закоулках центральных улиц. В разговорах о ситарах, порицаний за излишнюю донбассовость, салюте, напомнившем работу зениток, Офелии в Волге, расшифровок четырех непонятных букв, случайных дружеских объятьях, маленьких семейных трагедиях и потерянных людях. Я хотел бы здесь побывать вновь, в этом горьком городе древнерусской тоски.
Write a comment