Как гласит алхимический тракт столетней давности: "Каждая причина имеет своё следствие, каждое следствие имеет свою причину. Всё совершается в соответствии с законом. Случай есть не что иное, как имя закона, который не распознан. Существует много планов причинности, но ничто не ускользнёт от Закона". Я верю в принцип предопределенности всего происходящего с нами. Точно так же, как и в свободную волю Человека. Перед нами открыты все дороги, но по какой из них идти - выбираем лишь мы сами. Можно заглядывать за повороты, читать пыльные знаки и ориентироваться по небу, но тысячи тысяч дорог уже созданы и ждут наших ног. Нужно лишь сделать следующий шаг. Или отступить. 

Ее зовут Дина. Ее второе имя меняется словно лунный облик - то скрываясь под тенью Земли, то гостя у ночных облаков, то сияя тонким полумесяцем среди южной сферы небес. И она - звездочёт. Человек, читающий судьбы по линиям небесных ладоней и способный заглянуть за обратную сторону холста реальности. Танцующая на грани снов и альтернативной яви, расплетающая узелки Млечного Пути и сплетающая их в тайную вязь уже на песке. И то, что мы должны были встретиться - одна из предопределённостей выбора. Словно на обгоревший стол циркового чтеца Таро легло две карты - старший аркан Солнце и Повешенный вниз головой. Знакомились мы очень осторожно, как служители двух разных оракулов. Ищущая истину в приходящем сквозь миллионы лет тьмы свете и наблюдающий вращение кусающих друг друга за хвост змей. Потомки разных внеземных цивилизаций - Венеры и Марса, космической пылью занесенные на третью планету. Но каждый из нас чувствует древнюю Силу. Ascendit a terra in coelum, iterumque descendit in terram, et recipit vim superiorum et inferiorum. 

Говорил ли мы когда-нибудь об этой Силе? Когда-то. Много лет назад, но зашли в тупик. Словно мосты, которые были построены до появления реки. И после перестали предпринимать попытки выстраивать лестницы к небесной тверди, а начали просто слушать друг друга. Она - написанные мной слова, я - узоры ее голоса на сияющих палантинах нот. И услышали. Теперь каждый сам для себя разгадывает чужие загадки, сам строит догадки о тайном учении другого, сам находит собеседника в пламени слов. А видели ли вы поющих звездочетов? Людей, которые зажигают голосом звезды, а те говорят с ними своим тысячелетним безмолвием? Нет? Тогда послушайте Дину - совершите прыжок в вакуум Живой Вселенной. 

Мы видимся не часто. Это как солнечное затмение в разные эпохи. Редкое, но всегда сопровождаемое какими-то знаковыми событиями. Будь-то прогулки к мятным рекам у обезвоженной земли, встречи на кончике хвоста кометы или островные посиделки у костра. Иногда я просто себя останавливаю в плетении слов, чтобы послушать этого человека. Те яркие загадки, которые она с полуулыбкой кидает собеседнику, как солнечный зайчик в полшестого утра 7 июля. Я с упорством древнего алхимика смешиваю ртуть и серу, Логос и Хаос, не понимая, что ее печаль и веселье нельзя перегнать через реторту разума, здесь нужно сердце - чистое, как беззвездная ночь. 

И вот, когда утихают ее слова, я снова остаюсь наедине с собой. Со своим путем и выборами. А ее солнце светит в этой вечной ночи, наполняя мир прекрасным голосом, говорящим со звездами. Но, как говорил, Гермес Трисмегистр - сompletum est quod dixi deoperatione solis!

Дождливые вечера - это повестка от одиночества во вчерашний день. Мол явитесь в такое и такое число такого-то месяца-года, пересмотрите всю свою жизнь, дайте обвинительные показания в отношении себя, распишитесь в трудовой книге скорбей и... будьте свободны уже на утро. "Что вам делать с этой свободой? Это не мое дело. Я просто выполняю свои обязанности", - скажет после твоих долгих монологов одиночество и захлопнет за собой дверь уже на автобусной остановке. 

Моему сердцу далеко не дороги такие встречи. Поэтому, слыша шаги худощавого почтальона с заказным письмом души, беру рюкзак, рублей 120 и иду туда, где говорят о чем угодно. Лишь бы не видеть знакомые облезшие стены допросной комнаты и не слышать мерный стук вопросов по подоконнику. 

...объятия, улыбки, коктейли с колой и какие-то шутки на отвлеченные темы с точно такими же, избежавшими собственной камеры пыток, постояльцами придорожного трактира. Можно говорить о чем угодно - лишь бы в воздухе произносились слова, склеивались смыслы и шло непрерывное производство коллажей из приятных моментов прошлого и будущего. 

- Слушай, а мы ведь знакомы с тобой уже лет 15, - говорит мне в каком-то антракте бессмысленных бесед человек с седеющим голосом и горящими глазами. - Я даже не помню, как познакомились. Но без клинков не обошлось, правда? 

Я искренне ему улыбаюсь и говорю, что 15 лет были долгими. Напрягаю память и начинаю рассказывать старую историю, на которую каждый раз падают горящие балки и она тонет в водах Реки-Без-Имени. А он, слушая эту историю, кивает и почти незаметно удивляется - было ли это на самом деле? 

"Как его имя?", - спросите вы. Назгул. Но я его знал, как Ваше благородие Назгул. 

Дело было под Царицыно. Середина октября 1918 года. Назгул был одним из белых офицеров, защищавших этот город от наступления германских войск (и, заключившего с ними союз, белогвардейского командования) на русский город. Ему была абсолютно несимпатична вся эта серпомолоткастая масса с "красным комисарьем" во главе. Но немцев, давних врагов по Первой Мировой, он открыто считал интервентами, пришедшими на свою землю. Так что лучше уж было воевать бок о бок с беднотой, чем убивавшими твоих однополчан во "Второй Отечественной" немцами. Краснов и Деникин казались сродни предателям. 

С тех времен он абсолютно не изменился. Слегка сутулый, с горящим взглядом уставших глаз и благородной сединой на висках. Он никогда не верил в то, что народ сам может управлять своей судьбой и навести порядок в стране. "Державе нужна сильная рука, - частенько говорил он мне в передышках между обстрелами. - Воровать у нас никогда не перестанут. Да и дурь никуда не денется. Но дурость верхов всегда будет уравновешивать дурость низов. Как и наоборот. А вот это все ваше народовластие... Начинается кровью и ей же заканчивается. А к власти приходят сильнейшие и, как правило, без совести, чести и понятий о достоинстве". Потом начиналось наступление немцев. 

Я называл его "Ваше Благородие" (скорее из уважения, чем шутки ради), когда видел его с очередной книгой, пока другие пили и распевали революционные гимны. Читал он много. Закутавшись в шинель, Назгул время от времени поглядывал поверх очередного черного томика на пляшущих мужиков и иронично улыбался одними глазами. Он никогда не любил панибратсва и вольностей. Но и никогда не уклонялся от той работы, которую ему поручали по кухне или обустройству оборонительных сооружений. Он всегда считал, что все должно быть взвешено и продумано на пять, а то и шесть шагов вперед. А в часы досуга предпочитал крепкие и дорогие напитки дешевому "народному" пойлу. 

Преферанс. Еще одна привязанность этого человека. Да и вообще он поклонник азартных игр - среди белых офицеров, это не редкость. Но мне постоянно казалось, что в нашей армии - это совершенно одинокий человек. Преданный белыми "вождями" и так до конца не понятый красным. Мне он всегда казался светящейся тенью чего-то большого и одухотворенного, что было в нашей державе раньше, до всех этих братоубийственных распрей. Некоего иного понимания справедливости, где царь - это мудрый отец, а народ - опора и надежность его власти. Однако, как и любой идеалист, он упускал все те ржавые пятна, что в конце концов превратили свет в тьму. 

Но веры не утратил, оставшись чуть ли не последним оплотом мудрости былых времен. Светлой печалью так и не наставшего светлого будущего. После Царицына наши дороги разошлись. И встретились мы лишь спустя лет 90. 

- Знаешь, Назгул, это были одни из самых долгих 15 лет за мою жизнь, - как-то признался я ему. А он лишь улыбнулся своим горящим взглядом уставших глаз. И мы снова расстались во времени. Как это часто у нас бывает.

Давным-давно, в далекой-далекой Калиновке... Впрочем, так могла бы начинаться эта удивительная история, если бы не одуванчики. Вернее, венок из одуванчиков, плутовато-обаятельная улыбка и ни к чему не обязывающая беседа. "Можно просто - Печенье", - представилась девушка с глазами рериховского цвета в темном пальто (да, и не забывайте об одуванчиковом венке!). Я как-то неумело поклонился и сказал нечто сбивчивое, незатейливое с явным дефицитом шафрана и молока. Была музыка, но никак не бал. Были перекуры, но никак не путешествия. Было что-то в объемных процентах, но никак не беспросветная философия Венедикта Ерофеева. Было ровно два с половиной месяца после объявления "мира". 

Когда я кому-то представляю своего друга Печенье, то тем самым вызываю легкое непонимание. Они видят перед собой симпатичную девушку в феньках, а иногда и лентой в волосах, а я церемониально говорю: "Позвольте вам отрекомендовать моего друга, котэ, ситха и по совместительству героя в поисках приключений - Адмирала Печенье". Что? - спрашивают меня. Я развожу руками и отвечаю: "Можно просто - Печенье". В это время она сама смеется, пожимая плечами, за которыми у нее разноцветная сумка с множеством значков. А в сумке... Волшебник Изумрудного города? Справочник по зельеварению? Блокнот с совами, котами и марсианскими растениями? Там может быть все, что угодно - даже бисерний город Юрия Гагарина с межпространственной дверью по ту сторону изгороди.

Звонок. "Ну, что - ты уже освободился? - с любопытством говорит мне Печенье. - Я уже все. Время приключений!". А за окном - январь. Холодно. Остановка и... кофе. Хотя были там и пруды, коньяк, жара. А потом - хождения по стенам, царапанья драконов и разговоры до пяти утра. Да и что-то менее сказочное тоже было - промозглые подъезды, какие-то номера телефонов с "Алло, барышня, снимите лимит с Юпитера, у нас тут война с кассиопейцами". Но всегда был кофе. Черный, три в одном, мерзкий, ничё-так, горячий, на ходу, с хот-догом, во все стороны, один на двоих, в бумажном стаканчике, без ложечки, разлившийся, из автомата с украинской мелочью, ноябрьский, не познавший смысла бытия и грустный. 

Я благодарен Адмиралу за то, что она познакомила меня с "Калифорнией". Странным местом в Горловке со своим красноамейским парком, двориками у трамвайных путей, наполненные иллюзиями и чародейством овраги, непроходимые чащи, мостики и переходы в другое время года. Она всегда несет с собой Кольцо Всевластия. Не шучу. Так и есть. Правда, вот ни разу еще ей не встретился Ородруин, но она по этому поводу не особо переживает. Главное - идти вперед. За приключениями. И прятаться от грузовиков, на которых написано "Молоко победит зло". Ведь вспомните кто предлагает печеньки, чтобы перешли на их сторону? Правильно, ситхи! А она - верный последователь учения Дарт Мола. Но это не значит, что Адмирал Печенье - адепт Тьмы. Я бы даже сказал - наоборот. Просто молоко не любит, вот и все.

Обожает животных, но недолюбливает клумбы. Бывает, на пару-тройку месяцев впадает в меланхолию - не звонит, не пишет, ругает мироздание и двух своих любимых котов. А потом встречаешь ее, садишься пить кофе и словно бы не было этих временных провалов. Передо мной - Печенье, один из моих лучших друзей. Жрица тайного культа Кайдановского. Тысячи, сотни тысяч витиеватых, смешных, грустных, с "клещиками" и работниками полиции историй. Иногда она что-то рассказывает дважды, но я не перебиваю. Когда рассказывает Печенье - даже грузовики с надписью "Молоко победит зло" не страшны. Когда она говорит - часы замедляет свой ход и я высматриваю у нее в руках маховик времени. Это один из немногих людей, с которыми рядом ощущаешь тот самый неуловимо-мифический покой. А мимо проплывают броненосцы с номерами "5", "101", "27" и "102" - всегда переполненные, с легким ароматом инфернальности. В такие момент ты готов даже приватизировать часть остановки с абонементом на перекрытие под крышей. 

Но я всегда чем-то занят. Не успеваю на нашу остановку с кофе. То сел мобильный, то я уже затянут в водоворот мероприятий. Звонок. "Ну, что - ты уже освободился? Самое время приключений!". И кофе.

Была осень. Или апрель. Но, скорее всего, некое меж-время, которое никто так и не удосужился внести в календарный прайс-лист и подписать ему должностную инструкцию. То самое, когда хочется бесцельно шататься по улицам с уже разговорённой бутылкой крымского портвейна в рюкзаке и просить у случайных компаний гитару - сыграть что-то о девочках, у которых вместо кукол - пули, и мальчиках с похмельным синдромом от весны. 

Но точно был наш бессмертный Сквер. Точно была скамейка. И уж куда как точно на ней лежал человек. С рыжей бородой, в удлиненных шортах и бейсболке с прямым козырьком. Поскольку иных более-менее вакантных мест, где я мог бы пристыковать свою главную точку опоры, не было - я присел именно сюда. Со стороны головы отдыхающего. Перегнулся через козырек и глянул в лицо - уведомиться, мол не беспокою ли. Открылся правый, зеленоватый глаз с... вытянутым, как у рептилии, вертикальным зрачком. Глаз пару раз моргнул и зрачок стал самым обычным. Борода расплылась улыбкой, открылся рот, а оттуда, словно послание землян к иным цивилизациям, поступил зычный сигнал: "С Новым годом!". При этом левая рука, доселе находившаяся под скамейкой, поднялась вверх и в ней миру предстала та самая разговорённая уже на четверть бутылка крымского портвейна. 

- Простите, - стушевался я. - Тут вот негде было присесть и я.... 

- Не, ну так-то да, - улыбчиво ответил молодой человек, принимающий рядом со мной вертикальное положение. - Я и не против. Просто тост за хороший день. Будешь? 

- Ммммм... - помялся я, как предоставляемый внезапному кондуктору трамвайный билет из глубин зимней куртки. - Ну, в принципе, можно. 

Мы сделали по непринужденному глотку из безэтикетной бутылки, посмотрели вправо, влево (и чего от милиции таить - вверх), а потом мой сосед по отдыху представился: "Дрокон" и протянул руку. Я пожал ее и ответил: "Заметно, кстати. Егор". Познакомились, втянулись в беседу, как два кошачьих когтя при поедании кильки, и началось. 

Оказалось, что в наш город этот субъект попал совершенно случайно. Детство у него было, как у всех огнедышащих змиев. Во-первых, в него никто не верил. Ни принцессы, ни останавливавшиеся у его пещеры рыцари, ни даже лошади, которых он поедал каждую неделю. Во-вторых, сожженные ларьки, тусовки с толкиенистами и драки у кукольных театров. Потом служба в 14 марнерийском драконьем эскадроне, приставленном к Восьмому полку. Через два года уже в сынах Анархии, а после - авария и... он живет в этом городе двадцать с лишним лет и ему скучно. А в-третьих.... "Ни концерта тебе, ни путешествия за сокровищами, да еще и каркадулечка закончилась". 

Я не сдержался и вопросил: "What is каркадулечка?". Он воздел руки к небесам, расправил одно крыло и пустился в объяснения. Каких только адских ингредиентов не входило в это пойло. Хотя, конечно, большая их часть упиралась и не входила. Через минут семь объяснений было интересно только одно - каким боком для внутреннего мира Человека оно потом выходило. Ну, где-то так мы и познакомились. Конечно, на самом деле этого не было. Хотя я и он не уверены, что именно так и не было. 

Но, на минуточку, я знаю этого че... реп... ох! пришельца в мою жизнь уже тысячи лет. И его слову я доверяю больше, чем теории Дарвина об эволюции, хотя искренне считаю себя сторонником Антропогенеза. На него я могу положиться не только в плане "Алло, ну, че пойдем прогуляемся?", но и "Слушай, тут нужно спрятать два трупа "греев", которые лежат у меня сейчас в квантовом холодильнике фотонного звездолета". И даже его апофеозные "Горите в аду!", "Да будь ты проклят", "Я запомнил" - это всего лишь грани одного и то же грустного кубика, который я всегда храню в походном рюкзаке. 

Я видел его в тысячах ролей и ипостасей. Да, это прирожденный мастер метаморфоз. Спящим на фестивальной сцене на склоне террикона. Винни-пухным якутом во время шабаша на Лысой горе. Помощником фотографа в гуще народных волнений. Карлсоном среди истлевших голубей на ноябрьских крышах под артобстрелами. С вымоченной в керосине бородой; арт-галереей маркерного искусства для скучающих друзей; с пластиковым огурчиком в ухе; доказывающего мистический смысл творчества Анны Ахматовой; родноверно ищущим серьгу; представляющим себя на-минуточку-клетчатым пледом; разрабатывающим планы по захвату печенек. Да я даже видел его побритым! 

Стопе! Куда-то я зашел уже не туда. Это тот, кто немногих назовет своим другом, но уж если назвал - продаст за него свое второе крыло. И пусть он не читает этих ваших умных книжек, не способен постичь глубину критики языка Витгенштейна и не разбирается в тонкостях женских образов Мишеля Карсона, но он умеет слушать. Это духовно глубокий человек, хоть и строящий свою мировозренческую теорию на "Мире из самовлюбленных эгоистичных сволочей", но сам же ее и опровергающий. Это дрокон с большим и грустным сердцем, золотыми (а порой даже и платиновыми) руками и мудрым от природы сознанием. Конечно, ему не чужд гешефт, но кошерность Добра он чтит свято. А еще он азартен. Поэтому постоянно влипает улыбочкой в споры, мечтая в очередном пари выиграть заветный Jack Daniel's. Это тот, кто принесет гитару в самое пекло, выторгует у чертей пару котлов и обустроит их под малиновую наливку. Отдаст последнюю мацу с майонезом гостю, приютит на ночлег незнакомых музыкантов/художников/поэтов и даже девицам с грустненьким личиком предоставит диван, а сам пойдет спать на пол. У этого иномирца прирожденное чувство справедливости. 

Тысячу и один абзац я могу написать о Дроконе. Но ни один из них не будет исчерпывающим. Ни один не опишет этого человека точно. До тех самых пор, пока не сядешь с ним на скамейке с заветно разговорённой бутылкой и не услышишь это едкое: "Ну, с Новым годом!".

Перечитывая терпкие творения Жан-Поль Сартра, вновь и вновь удивляюсь прозорливости, искусности и едкому характеру этого автора. Пожалуй, был бы он еще жив, я обязательно отправил бы ему письмо с пустым блокнотным листом внутри. В знак высшего восхищения его талантом. "Мои воспоминания - словно золотые в кошельке, подаренном дьяволом: откроешь его, а там сухие листья", - именно так я вижу все написанное мной о себе и мире спустя годы, месяцы и дни. То, что было важным здесь и сейчас через время превращается в опавшую листву, коей душа позвякивала и расплачивалась с окружающим миром ранее. Так вот, о воспоминаниях. Сегодня я хотел бы написать об одном из самых ярких и незаурядных своих друзей, который в силу многих обстоятельств покинул этот город Вечной Осени. Магнус. 

Это даже не человек, а... перекресток, где сходились тысячи дорог, переплетались истории и создавались новые законы существования. Я долгое время не решался на создание библиотеки в его честь. Это настолько непросто, что, боюсь, даже эта попытка окажется какой-то неполноценной и несостоявшейся. Словно очередная экранизация "Хоббита" его средиземшейства Профессора. Встретились мы... познакомились.... стали друг друга знать. Как же это сказать-то? Не знаю. Магнус помнит это лучше. ДДЮТ, собрание людей, считающих себя эльфами, волшебниками, рыцарями... Ну, или желающие таковыми стать. Среди молодых людей "новой волны" был и этот человек. Не сказать, что он мне запомнился или мы стали друзьями, но...

Спустя лет шесть, когда я вернулся в Город, мы пересеклись на углу воспоминаний и улицы Комсомольской. Разговорились, и я был похищен из реальности. Что было дальше уже сложно описать. Варганные мелодии на краю карьера, сгоревшие хранилища книг, странствия в глубинах ртутных левиафанов, беседы за кальяном, волшебные истории у костра и... песни. Его музыкальные обряды - это даже не новые вселенные, как я мог бы самоповториться в очередной раз, а обратная сторона еще не открытой изнанки нашей реальности. Пронизанные не только гравитационными волнами до тараканов в подсознательном, но и танцующие в осенних лесах заблудившимися фантазиями. Мне кажется, что я готов был слушать и слушать, когда этот человек брал в руки гитару. Слушать и жить в этих удивительных повествованиях.

А что касается гравитации. Магнус всегда притягивал странных людей, странные ситуации и странные места. Не они его, а как раз он их. Словно становился огромным магнитом для слета посуды с Безумного чаепития и небольшой карточной армии. Авантюрист, сумасброд, бродяга и охотник за мгновениями. Это человек, по которому можно писать учебники по контркультурологии. Еще бы ему неплохо подошла роль кондуктора в керуаковском трамвае, где он бы выдавал билеты в неформальную жизнь. И еще мне кажется, что такие люди не взрослеют. По крайней мере, их сложно представить 30 или 50-летними. Даже если они прошли этот рубеж. В памяти они остаются всегда на 17 или 20 лет. 

Многое было нами пережито, много сказано и переделано заново. От побитых в кровь пальцев до фотопрогулок по сшитому из подснежников Воробьевскому лесу, от картинных клубков змей до вдыхания паров старого полковника. Я упускал его за дверьми очередного мира и находил снова. Он всегда был неутомим, стремился что-то открыть и создать еще одну реальность, которую проходил от и до. Помню однажды мы стояли на зимней остановке и шел снег. Это был какой-то самый обычный зимний день. Магнус вдруг обернулся и сказал: "Ну что, пойдем исправлять этот мир?". Не думаю, что он помнит эту фразу. А мне она тогда запала в душу. И вряд ли выйдет оттуда когда-нибудь.

Любите ли вы дорожные истории? Нет, не те, что рассказывают случайные попутчики между двумя дождливыми станциями в конце октября, потому что видят друг друга, быть может, в первый и последний раз. И не те, коими пугают нас пролетающие на фоне стареющей луны пестрые сычи. И даже не вот эти, едкие карманные притчи соседей по автобусному круговороту На-Работу-И-Обратно. Дорожными я называю те истории, которыми судьба рисует пейзажи вдоль наших Дорог. Те, вспоминая о которых, ты заново находишь билеты, карту пути и название конечного пункта назначения. Вот небольшая дорожная история о Человеке, который любит карты, бисер и двух своих четвероногих спутников. Ее имя - Царапка. Удивлены? Я тоже когда-то был удивлен этим именем.

Если уж быть честным, то мы познакомились в Последнем Прибежище музыкантов и проходимцев. Ну, то, что никто из нас не был музыкантом и проходимцем - вполне логично. Ведь места с такой характеристикой посещают кто угодно, но только не те, с кем их связывают. Ну, хорошо, тут я слегка лукавлю. Нет, история знакомства не была наполнена тарантиновскими мордобоями, годаровским бахвальством или бунюэлевским сюрреализмом. Я видел этого человека несколько раз на концертах, упоенно погруженного в переписку на мобильном телефоне, или беседующего с подругами за чашечкой... кофе где-то за угловым столиком. С впечатляющей татуировкой на груди и всегда каким-то отстраненным выражением лица, она казалась мне героиней одного из воннегутовских рассказов. Ну, разве что слишком строгая, молчаливая и мало эмоциональная. Ну, а потом как-то нас представили друг другу и мы оказались на одном Андрей-андреевском вокзале. И Царапка оказалась тем человеком, который полностью не соответствовал моему первому впечатлению о ней. А я, как правило, могу определить человека за пять минут общения.

Это оказался очень открытый, неприхотливый и душевный человек. Пересмотревший наверное все кинематографические фэнтези-саги, настойчиво ищущий книги Сомерсета Моэма и знающий толк в павлиньих хвостах. Бисерных павлиньих хвостах. Вообще это довольно увлеченная девушка. Ожерелья из тысяч сверкающих капель радуги, кожаные блокноты для охоты на овец, акварельные совы и даже суши - все подвластно ее рукам. Иногда просто думаешь - а что она не может схэндмейнить? И если ей что-то понравилось из украшений, то можно быть уверенным - она и сама сможет его сделать. Я говорил вам, что она мало эмоциональна? Забудьте! Заверните то, что я говорил в полиэтиленовый носок и отправьте по почте в Актюбинск, а там сложите под ближайшим домом из красного кирпича. Видели бы вы, с каким азартом и воодушевлением играет этот человек в карты. Нет, не карты звездных небес, а самые обычные. Да будь я трижды укушен облезлым попугаем, но она способна обыграть даже заядлых боцманов на Тортуге! И пусть из них кто-то попробует сказать ей слово - в долгу она не останется. Учеба сразу в двух вузах этого города позволяет ей мягко, но вполне убедительно показать человеку направление, в котором нужно искать смысл жизни. А после пойдет спокойно заваривать чай, открывать сладкие няшности и ждать очередную серию о лондонском сыщике.

Но истинная ее страсть - это четвероногие друзья. И пока кто-то ехидничает над защитниками животных, мол "такие умные - возьмите с улицы себе собаку", она взяла и забрала. Дворнягу, чем-то схожую с пустынным кустарником. И это при том, что у нее уже жила благородная дама Николь из рода доберманов. В общем, в отношение собак Царапка - социалист. Признает равенство между всеми, не глядя на происхождение и социальный статус. А вот со слонами сложнее. Помню, что как раз этих гигантов она предлагала мне разводить и делать на них бизнес. "Ну, смотри, Егор, нам нужна брюква. Мы будем ею кормить слонов, а их самих использовать, как уникальное транспортное средство. Боевые? Ну, разве что в психологическом смысле. Ты у нас будешь заведовать брюквой. Почему? Ты знаешь, что это? Да? Вот поэтому и будешь, никто тут не знает больше", - говорила она мне как-то снежным декабрьским днем. А еще она не любит заговоры и мировые правительства. Ну, я себе объясняю, что это как-то связано со слоновьим бизнесом.

Вы скажите, а где же дорожная история? Так вот это она и есть. Рассказ о Человеке, который знает толк в тату, иногда не может объяснить что такое "Ассоциация", принимает хлопающие двери подъезда за артобстрел... Но которого ты рад обнять и услышать в ответ: "Ну что, будешь чай?".

Иногда в беседах на сонных кухнях, осенних прудах или ржавых рельсах я люблю рассказывать о людях. Нет, не легенды и мифы Древней Горловки, а живые истории об удивительных Тесеях, Эвридиках и Персеях, которые еще не обзавелись чемоданами пафоса и не превратились в соляные столбы информационных погостов. Самых обычных горловчанах, которые своей... странностью нарушают матрицы житейского уклада. Они точно такие же, как и мы все, но с каким-то затейливым сбоем в социальной программе бытия. Если вспомнить старика Айзека Азимова и его "Двухсотлетнего человека", то это... люди с особым творческим мышлением, каждый раз удивляющие и очаровывающие. Ты смотришь на них и понимаешь, что в филистерском мраке (так любовно насаждаемом общемировой конъюнктурой рынка сознания) есть надежда. И этот высокий колодец не кажется таким уж безнадежным. Есть те, за кого ты цепляешься и снова веришь в мир Бесконечной истории.

К чему же все эти длинные преамбулы, которые не особо любят читатели? Ну, давайте, представим, что мы с вами на машиностроительном заводе среди грохочущих 50-тонных молотов и вездесущей стружки. Проходим горячие цеха с гигантскими чашами стальных глинтвейнов, пропускаем мимо жужжащие храмы токарных станков и заворачиваем к небольшому, но добротно обустроенному зданьицу. Здесь живет один из самых талантливых мастеров в плане производства и наладки музыкальных шестерней - Миханик. Не удивляйтесь, да его зовут именно так - просто и бесхитростно. Но это, действительно, Большой Мастер, хотя он и не особо верит, когда это ему говорят. Он живет тихо, уединенно и постоянно ищет своему мастерству все новые применения. В быту неприхотлив, любит крепкое словцо, как и любой трудовой человек, но исключительно по делу, а также обладает потрясающим чувством юмора. 

Когда же и где мы познакомились с Михаником? Быть может, на черном рынке музыкальных болванок, в питейных портовых заведениях Тулы, или в Сквере неприкаянных протестантов? Нет, не помню уже. Единственное, что я знаю точно - наше тесное приятельство как-то быстро стало взаимным. Казалось, что с Мастером в своем деле можно говорить только об этом самом деле. Но нет, у него всегда находятся какие-то истории в дорожном рюкзаке. Где-то между макаронами, банкой тушенки, гаечным ключом на 34 и кирпичиком потертых комиксов, перевязанных колючей бечевкой. Путешествовал он много, но всегда возвращался к своему небольшому, но добротно обустроенному зданьицу. Говорят, что даже побывал на инопланетных станциях и общался с механиками тамошних звездолетов. Ну, глядя на него и его умения в гитарных манускриптах - я поверю этому с легкостью форестгамповского перышка. 

Я никогда не видел, чтобы он отлынивал от работы. Будь-то готовка для целой оравы пассажиров электрички Москва-Григоращенск, сбор дров в притерриконных дебрях, рихтовка музыкальных шкатулок для самой графини Синти Поп или помощь в истреблении вражеского самолета. Этот человек всегда оставался вне политики, полностью посвящая себя своему Делу. Ходит легенда, что он даже способен сыграть мелодию наизнанку. В строго обратной последовательности нот, и никто из слушателей не заметит в этом хоть малейший диссонанс. А иногда из него ледяными великанами возникают северные и южные напевы хоомей. Огненная вода застывает в дозаторах и мир сходит со своей привычной колеи.

Может, Миханик не очень любит, когда его имя произносят в салонах и беседках. Но не рассказать об этом человеке невозможно. Я никогда не видел его рассерженным. И в любом конфликте он всегда пытался найти золотую середину и принимал сторону миротворчества. Да, именно так... По-моему, главное его Дело - творение мира. Музыкой, забавными историями и простым дружеским разговором ни о чем и обо всем сразу.

Что каждый из нас ждет от завтрашнего дня? Кто-то – газет, кто-то – падающую из сердца звезду, а еще кто-то – чашку утреннего кофе и сигарету. Я, как правило – новых встреч с интересными и странными людьми. Жителями и гостями небольшого донбасского городка, по площади превышающего (почти в пять раз) округ Колумбия и (совсем на чуть-чуть) австрийскую столицу. Людей с потайным ходом в душе за нарисованным очагом быта. Тех, кто превращает мир из детской раскраски в стоп-кадр из анимаций Хаяо Миядзаки. Тех, при знакомстве с кем мне всегда приходит фраза из довольно популярного американского фэнтези-сериала «Гримм»: «У одного человека была такая странная жизнь, что она просто обязана быть правдой».  К числу таких людей я без колебаний могу отнести Юриста.

Вот, знаете, когда нас познакомили, и мы пообщались несколько часов, то у меня вдруг возникло чувство, что я говорю с одним из ненаписанных «вдорожных» персонажей Джека Керуака. Талантливый музыкант, с взрывным характером и рюкзаком безумных идей и поступков. Причем кипучая деятельность и социальная отстраненность в Юристе переплетены совершенно невообразимым индейским плетением. Иногда встретишь его в сквере, а он и десятка слов не проронит за беседой. А порой в нем раскручивается безудержный роторный двигатель идей, который не способно остановить уже никто и ничто. Думаю, именно такие люди населяли загорелый Сан-Франциско в благословенные 1960-е. Свободные, как песок штата Небраска, и удивительные, словно гейзеры Камчатки. Люди с солнечным двигателем внутри. По-хорошему бесшабашный, готовый поддержать абсолютно сумасбродную идею и живущий сегодняшним днем кочевник мыслей и дорог – именно таким я знаю Юриста.

Хотя… знаю ли я его? Каждое новое наше общение подсказывает, что нет. Это человек, о котором узнаешь что-то новое после каждой встречи. То он любитель тусовок, то ценитель уединения. Единственное, что я знаю о нем точно, так  это то, что вместо крови у него музыка, как у темнокожих поселенцев Сент-Луиса. В ней плещутся удалые вихри махновских песен и холодные волны английского пост-панка. Он с ходу может включиться в игру уличного музыканта и начать сейшенить. Музыка – его страсть, не дающая спокойно сидеть и созерцать движущийся мимо него мир. Как сказал бы Том Уэйтс, «единственной причиной, по которой стоит писать новые песни, является то, что ты устаешь от старых». Каждый раз, когда встречаешь Юриста, то среди его проверенных «патронов» обязательно встретится какая-то новая «штучка». Если бы из его музыкальных способностей можно было бы добывать воду, то наш город  уже несколько лет не нуждался бы в канале «Северский Донец – Донбасс». Кстати, с водой у него какой-то особый контакт. Мне как-то довелось наблюдать, как он тихо сидел у реки и слушал ее шуршание о камни. Просто сидел и слушал.

Но, увы, сейчас он не в Горловке. На данный момент дорога привела его в долины Тавриды, где еще год-два назад он любил проводить лето среди цветочных людей и горного безмолвия. Но часть его все равно блуждает среди басового дрожания струн на «лабушнях», сигаретного дыма дискуссионных кухонь и ноябрьских луж улицы Гагарина. А еще я вспоминаю, как был удивлен, когда 1 мая увидел его на митинге анархистов (смешно сказать, но он стал одним из трех «либертариев» Горловки, кто решил проявить свою гражданскую позицию). По сути, аполитичный человек, живущий музыкой, не побоялся вступить в дискуссию с милицией и заявить свое право на Свободу. И даже более того, в разгар словесного противостояния (грозившего закончится административным штрафом и протоколом) начал проявлять знаки внимания к симпатичной правоохранительнице. Даже сами милиционеры, по-моему, не ожидали подобного развития событий. Приятно вспомнить.  Необыкновенный человек, полный сюрпризов, автостопных историй, вольных размышлений в кальянных углах и крупных купюр поэзии.

А еще, наверное, одна из характерных черт Юриста – здоровый пофигизм. Не русская классическая обломовщина, а рокенрольное игнорирование всяких потребительских и мещанских мелочей. Главное для него, чтобы вокруг было интересно и небанально. Думаю, он может со мной не согласится, но мое 34 монгольское чувство подсказывает мне, что это именно так. Настоящий бродяга дхармы, любимец клубных сцен и кухонных бесед. Всегда приятно встретить его в осенний день и поговорить за глотком-другим красного вина и выслушать интересную историю, припрятанную в кармане севастопольских бухт его куртки. Как говорил Дин Мориарти, нужно врубиться в этого человека и тогда вы все поймете.

Где-то (про то знать не велено) в свои пятнадцать лет я знакомился с множеством странных и удивительных людей Горловки. Уличные мыслители, поэты и музыканты. Я открывал город заново, который, как оказалось, никогда по-настоящему и не знал. В людях, словах и мыслях. Тогда каждый из этих «встречных» казался мне волшебной пещерой разбойника Али-Бабы. С виду ничем не примечательные скалы, но внутри – сокровищницы книг, песен и историй «самоя жизни». Многие из них, увы, покинули перекрестки моих путей. И сейчас я понимаю, что стал от этого чуточку беднее, хотя многие их «дары» не растерял до сих пор. Другие же начали вновь появляться из-за китовых спин облаков, словно воздушные замки Хоула. Удивлять, возвращать в прошлое и дарить новые богатства общения.

Вот как раз об одном из таких «воздушных замков» я и хочу рассказать в этом тексте. Зовут его Сайэ. И если сравнивать его с каким-то необычным зданием, то больше всего ему подойдет роль магической библиотеки, где коты-ученые пишут летопись человеческого рода. Его всегда отличали острый ум, тонкое чувство юмора и забытые в наше время рыцарские манеры. Причем когда общаешься с ним, то невольно возникает чувство, что перед тобой повзрослевший принц Мио из небезызвестной повести Астрид Линдгрен. В нем чувствуется что-то благородное и правильное. Я даже не знаю, как это передать в образах и сравнениях. Такое же чувствуешь, когда читаешь о русских гусарах или мушкетерах в произведениях Александра Дюма. Веселые, азартные, в меру безрассудные и бесстрашные. Вот именно таким Сайэ запомнился мне много лет назад.

Безусловно, он был одним из тех «молодежных авторитетов», которые повлияли на формирование моей личности в подростковом возрасте. Его искусное владение словом, его экстравертная общительность и удивительная доброжелательность к окружающим. Поэтому не удивительно, что у нас с ним до сих пор многие идеалы общие. Такие, например, как превосходство ценности человеческой жизни над материальными благами и политическими играми. А еще меня всегда поражали те… книжные объемы, которые прошли сквозь него. Меня до сих пор удивляет, как он сам до сих пор ничего не выпустил литературно многотомного. Хотя, хороший читатель дорого стоит. А безупречный литературный вкус Сайэ – это то, за что я готов положится об заклад с любым легионером «шуттовской роты». Не единожды этот человек выручал меня в мучительных поисках хорошей литературы и достойных авторов, которые нынче затерялись в океане ширпотреба и масскультуры. 

До того, как этот странствующий поэт (а служителем муз я считаю его до сих пор) покинул Горловку и кочевал по дальнему и близкому «зарубежью», я вспоминаю одну из посиделок в его обществе на «канальской» природе. Неизменно удостоенный женского внимания, с кружкой красного вина и травинкой в зубах он говорил об альбигойцах. Не то, чтобы говорил, а спорил с окружающими, которые доказывали правильность идей этого христианского учения. Он же отстаивал противоположную точку зрения. Отбрасывая легкими пассами руки аргументы оппонентов, между делом называя имена тулузских «графьев», епископов и крестоносцев. Тот, кто плохо знает Сайэ, принял бы его позицию за чистую монету. Но стоило присмотреться к его прищуренным глазам, в которых блестели искры иронии, и сразу становилось понятно, что спор шел ради самого спора. Ради столь же тонкого мастерства дискуссии, как и его манера фехтования. Я даже более чем уверен, что он сам был приверженцем катаризма, но уж очень ему тогда хотелось сыграть свою шахматную партию словами. Быть может, именно из этого «чувства противоречия» он частенько отыгрывал на «игрушках» назгулов.

За прошедшие годы мы не столь часто сталкивались с ним на дорогах квартир и тусовок. Пара-тройка десятков встреч, звонков, обсуждений. Но каждый раз после общения с ним ты будто выносишь небольшой инопланетный хабар. Яркий хвост кометы, который озарил твое болотце и оставил свое искрящееся отражение среди мхов и дубовых коряг. Вроде бы обычный человек, незаметный в толпе, но поразительно сильный духом, разумом и сердцем. Человек, которому веришь. Человек, который не откажет в помощи. Человек, достойный этого звания «Человек». Я рад, что мы до сих пор продолжаем с ним общение и что мне посчастливилось читать его умные замечания в интернете, пожимать крепкую руку при встрече и порой слушать живую беседу. Сайэ останется для меня неизменной частью того, что иногда в разговоре я именую «старая, добрая Горловка». Один из столпов, на которых покоится моя любовь к этому городу Вечной осени. 

(Отдельное спасибо за фото Денису Неботову и Ирине Беккерман)

Мир наполнен чудесами. Да, я осмеливаюсь это говорить в наше угрюмое, сверхреалистичное, военное время. И я согласен с популярным интернет-мемом, что «самое лучшее письмо не то, что с деньгами, а то, что пришло из Хогвартса». И никто из маглов не сможет меня переубедить в обратном. Потому что в Горловке я лично знаком с выпускницей факультета Слизерин (периода деканства Северуса Снегга) Викторией Ступкиной.

В повседневной жизни это человек серьезный и целеустремленный. Более того, экономически образованный. Собственно, познакомились мы с ней на концерте, где вместо вникания в гитарно-электронные вибрации час с лишним проговорили о социалистическом типе промышленности, венчурном бизнесе и ресурсно-ориентированной экономике. Как оказалось, познакомились мы с ней в одностороннем порядке намного раньше, но это история скорее из разряда психологической, чем общественной. Потом были посиделки, прогулки в шумной компании неформалов и странные разговоры о зельях, способных разбудить даже Мертвого.

Это очень приятный в общении человек, с редкой для наших дней внутренней самоорганизацией. Ведь, как говаривал один американский спекулянт-инвестор, «когда человек берёт на себя серьёзный риск, ему необходима внутренняя дисциплина». Но что особо радует, так это ее улыбка, столь же редкая, как 100-каратный алмаз, но и столь же ценная. А еще она любит спорить, с головой бросаясь в дискуссию по самому неоднозначному поводу. Порой пробить гамбитные построения ее доказательств очень не просто, но если это удалось, то она все равно выиграет спор. Она же – тян. А тян всегда возьмет верх в разговоре, если не своим упорством, то «теплым ламповым» голосом. Хотя мне каждый раз кажется, что без корня мандрагоры в принесенном пироге или сердечной жилы дракона в вине тут не обошлось. Кстати, к приготовленным ею блюдам она относится очень чувствительно, как Антонио Гауди к своему Храму Святого Семейства.

А еще она непревзойденный боец в 8-битовые танчики, зная где в нужный момент нужно взять броню, а где скоординировано ударить в центр. Мне кажется, что Виктория (не даром же дано ей было такое имя) могла бы быть неплохим полководцем, родившись в то время, когда особо не задумывались над маркетингом, эмиссией и инновациями. А еще она органично бы смотрелась в мире, наполненном магией и ведомством. Например, о декане факультета Слизерин она может говорить часами… нет, днями… нет, до того момента, пока кто-то из слушающих не выдержит да и не выкрикнет «Авада Кедавра!». Но при всей своей любви к «темному факультету» она все же один из самых светлых эскапистов. Так что и не знаю, быть может, ей суждено было учиться в Гриффиндоре. Наверняка она долго уговаривала распределяющую Шляпу отправить ее на факультет старого змееусца.

Виктория очень начитанный и думающий человек, совмещающий в себе любовь к чувственному востоку и эмпирическому западу. Слушаешь, бывает, ее в разговоре, и понимаешь, что перед тобой разворачивается настоящий стереоскопический рисунок образов. И вот… вот уже близок тот момент, когда в паузах между словами услышишь тот самый звук хлопка одной ладонью. Знаете, как огненный круг, в котором перестаешь различать летающие пои. По собственному же утверждению Виктории, одно из наиболее любимейших ее занятий – сон, которому она может отдаваться самозабвенно и с величайшим искусством. Хотя, лучше всего это делать ночью, но ведь в это время суток… зелья набирают свою силу. А, как известно, с помощью них можно «околдовать разум и обмануть чувства, заваривать славу и даже закупорить смерть».

Мало среди нас осталось пацаков, которые помнят, что «у общества должна существовать цветовая дифференциация штанов». Ибо нет цветовой дифференциации штанов, нет и цели! А когда нет цели - нет будущего! Еще же меньше осталось тех, кто разбирается в разного рода транклюкаторах, пепелацах и цаппах. Но в родном городе мне посчастливилось познакомиться с таким человеком. Где-то на одной из шумных тусовок мирного времени, среди стаканов с «ракетным топливом» и отзвуков Kraftwerk'а. Многие странные люди Горловки знают его, как Кота. 

Он известен не только как ценитель кинематографического, музыкального и игрового олдскула, но и знаток мельчайших подробностей жизненного цикла технических устройств. Особенно тех, которые помнят геополитическую конфронтацию сверхдержав Востока и Запада. Дома я у него никогда не был, но мне кажется, что это должно быть что-то среднее между графическим наследием Ганса Гигера и антуражем фильма «Хранитель времени». При входе обязательно должна стоять картечница Гатлинга, а коридоры выглядеть словно коммуникационные туннели. В зале непременно обязан стоять сверхкомпьютер, читающий информацию, как с перфокарт, так и с сетчатки глаза. То тут, то там под ногами непременно будут валяться переплетенные шнуры с вкраплениями «дисторшенов», «фланжеров» и «фуззов». Хотя его ноутбук (не исключено, что это часть сверхкомпьютера) я уже видел. Загадочно серый.

Кот очень органично вписывается, как в космические саги (например, в роли бортинженера), так и стимпанковские авантюры (какой-нибудь хитрый ученый-изобретатель). Это тот человек, который не только разбирает каждую вещь до последнего болтика, чтобы понять устройство в целом, но и постоянно усовершенствует их. Поэтому с ним всегда мультитул и нож. Последнее – одно из самых страстных его увлечений. По-моему, о ножах он может говорить часами, исследовать их днями и искать подходящий годами. С хорошим ножом он обращается словно британский офицер с боевой реликвией своего полка.

Если сравнивать его с кем-то из литературных персонажей, то мне сразу же вспоминается Иван Жилин из нескольких произведений Стругацких. Больше всего, наверное, периода «Стажеров». Человек дела, всегда знающий, что и как работает на корабле. Четко выполняющий свою работу и умеющий от души веселиться. Осознающий роль капитана корабля и с легкой улыбкой относящийся к мыслителям, философам, гуманитариям. Человек не лишенный своей инженерной романтики и ради хорошо сделанной работы готовый пожертвовать своим личным временем. А Кот ко всему прочему еще и неплохой кухмистер. И главным преимуществом большинства его блюд является наличие… мяса. По его мнению, стол без мясного (блюда или добавки) – не имеет права называться закуской. А иногда он бывал замечен употребляющим пищу методом… китайских палочек.

Бывает, смотришь на идущего куда-то по улице в своих стареньких Koss'ах Кота и думаешь: «Какие мысли сейчас грызут гранит науки в его голове?». А он просто идет и, скорее всего, просто слушает музыку. Может что-то из стоунера или гранжа, индастриала, а то и эмбиент. Человек, умеющий на удивление гармонично жить по принципу «здесь и сейчас», безжалостно отключая все философские изыски о будущем и рефлексирующие стенания о прошлом. Именно таким и должен быть настоящий бортинженер, при наведении на которого даже визатор не загорается.

Олдскульный круг интересов Кота настолько обширен, что легче с Филеасом Фогом обогнуть за 80 дней матушку Землю, чем перечислить все. Рюкзаки, гитары (в углу у него стоит самая олдскульная из возможных «Трембита»), пленочные фотоаппараты и винтажные объективы, анимация 80-х (ну, помните «Конана-Варвара» и «Черепашки Ниндзя»?), 8-битки, планетолеты, винилы, изобретения Теслы, психоделическая графика, ром, комиксы, борода, велосипеды, миры Лавкрафта, танцы в слабую долю, коты, киты и еще раз коты. Каждая встреча с Котом чаще всего сопровождается у меня в голове фразой: «Как, и об этом он знает?». Такие люди, как Кот, были подростками в 1970-е в СССР. Всегда интересовались тысячей вещей и еще ходили на кружок электроники.

Истории Кота немногословны, но всегда по сути и с острой приправой. Хотя, как мне кажется, он больше слушатель, чем рассказчик. Даже о том, как попал под артобстрел, рассказывает сдержанно. И еще вот о политике он не любит говорить, отмахиваясь только фразой: «Я скажу всем, до чего довёл планету этот фигляр ПЖ! Пацаки чатланам на голову сели! Кю!».

Я довольно давно уже считаю, что наши мысли нам не принадлежат. В человеке не может существовать собственного «Я», которое бы на все 100% состояло только из его «открытий». Когда кто-то говорит, мол, «по его мнению… », я начинаю в глубине души улыбаться. Даже написанное мной сейчас – это чьи-то чужие мысли, мнения, утверждения, которые смешались, переплелись и вдруг решили называться «моим монолитным мнением». Моя точка зрения формируется из тысяч убеждений и суждений других людей. «Мысли даны, навязаны нам извне, они чужие», - говорилось в одной индовосточной книге. Даже мысли о том, что они навязаны. Я уже с этим как-то смирился, перерос период борьбы за чистоту собственного «Я» и стал ценить людей, которые вносят в мое мировоззрение полезный и конструктивный материал. Пожалуй, «People Are Strange. Gorlovka» - это повествование о людях, частица которых живет во мне самом. И, думаю, этот долгий, многосерийный рассказ был бы неполным без такого человека, как Таня Чекалова.

Человек, энергия которого послужила бы, наверное, источником для рождения новой звезды. Мне кажется, что советский поэт Николай Тихонов именно для нее написал две свои знаменитые строчки «Гвозди бы делать из этих людей, Крепче б не было в мире гвоздей». Такую несгибаемую волю жить и саморазвиваться я редко встречаю в людях. С виду хрупкий и тихий человек, но в душе настоящий борец, всегда идущий на грани своих сил и возможностей. Порой, кажется, вот-вот и силы эти иссякнут, но она продолжает идти. Энергия вновь возникает в хрупкой, но смелой груди этого человека.  Если бы меня кто-то спросил, как должны выглядеть настоящие люди Донбасса, то в пример я бы привел именно этого человека. Именно о таких жителях нашего региона писали советские авторы в 1930-е и 50-е годы. Люди, которые, несмотря на политические потрясения, нищету и бытовые трудности, были патриотами своей страны и своего дела. Такими людьми гордятся в будущем внуки, правнуки и говорят: «А вот моя бабушка была…».

Хотя познакомились мы с ней не у горящих мартеновских печей и не в лаборатории по исследованию марок нефтепродуктов. Это было где-то среди тихих донецких степей и гудящих в высоковольтных линиях электропередач ветров. Сейчас уже кажется, что и не было такого места вовсе, но… Приветливый, дружелюбный человек, рассказывающий с упоением об интересных книгах и «думающей» поэзии русского рока. Тогда я узнал и о творчестве Ольги Арефьевой и о «том, что в Горловке было много «волосатых» в 90-е».  Сейчас мы, конечно, видимся с ней уже нечасто. Это скорее какие-то транспортные встречи, когда вопросы касаются скорее «Ну, как вы там?», «Как дети? Семья?». Но всегда хочется разговор незаметно перевести все на те же книги, интересные места и людей. Это думающий и чувствующий человек. Иногда ты понимаешь, что верх в ней берут чувства, но чуть позже слышишь уже критику этих чувств. Человек, воспринимающий близко чужую боль и, на мой взгляд, не теряющий эмпатии даже в урагане информационного мракобесия.

А еще это человек, который никогда не сидит без дела. Уж и не знаю откуда это в ней, но Таня никогда не останавливается. В ней всегда есть некое движение – творчество, работа, самопознание, накопление навыков и умений. Она всегда пытается достичь лучшего в том деле, за которое берется. Вопреки всем штормам, которые атакуют ее, она ведет свой корабль уверенно к новому берегу, надолго не задерживаясь у одного порта. Это давно забытое в наших людях стремление сделать все как можно более добросовестно и честно. Человек-маяк, освещающий путь многим, кто сталкивается с ней на просторах океана жизни. И при всех своих умениях, Таня умудряется оставаться настоящим человеком, без пафоса, без напускной гордости. Простой человек с обычными заботами, но великолепной душой. Душой, полной полевых цветов и солнца.

Лет в одиннадцать я зачитывался ирландскими сказками. И особую любовь среди литературного наследия народа Эрина во мне снискали истории об удивительном философе, обладающем исключительным латеральным мышлением, Темном Патрике. В одном из сказаний, помню, встретилось мне вот такое описание этого мудреца: «Немало удивительных загадок разгадал он, когда его просили об этом, но остался столь же скромным, сколь и бедным. Он мирно жил в маленькой хижине, возделывал свой клочок земли и не желал ничего лучшего, чем уважение своих соседей, таких же бедняков, как и он сам». И кто же знал, что много лет спустя в своем родном городе я встречу человека, схожего духом с этим крестьянином из Донегола. Имя ему – Павел Гоцул.

Этот каменноугольный ирландец известен, как любитель изысканных слов и вин. Пересекаясь с ним в разговоре, спустя какое-то время осознаешь, что не столько слушаешь этого человека, сколько дегустируешь южнобережный массандровский мускат. Особо же выделяется в его речи ирония, вкус которой имбирно горький и карамельно сладкий одновременно. В разговор Павел вступает подобно берущим на абордаж испанский галеон ирландским пиратам – цепляясь якорными кошками в борта разговора, уже через пару минут он пытается вздернуть тебя на мачтовой рее. И тут уж нужно палить из всех пушек, иначе долгое пребывание в гостях у Мананнана Мак Лира обеспечено. Если бой был достойным, то через пару минут горловский ирландец благосклонно предложит заглянуть с ним в ближайший паб, беседуя то о рыбалке в Америке, то о жителя Танелорна.

Человек абсолютно аполитичный, с золотым запасом батьки Нестора в душе. Мне даже иногда кажется, что он мог бы стать неплохой кандидатурой в стрелковый отряд подполковника Ричарда Шарпа. И выправка есть, и голос, и любовь к свободе. Да и его задорная губная гармошка звучала бы неплохо под свист французских пуль. Но… «Наш паровоз давно в огне, я зря купил билет в плацкарте. Кто ищет истину в войне - тот стал дырой на перфокарте». Да, слова любят его не меньше прекрасных мерроу. А уж они… «От женской красоты казанок не закипит, но и без нее не наполнится», - старая мудрая ирландская поговорка, которая, думаю, наиболее близка сердцу Павла. 

Поистине удивительный человек, способный в считанные минуты покорить любой террикон, взобравшись на его вершину, оглядеться и, насладившись видом окрестностей, тут же возвратиться к его подножью горностаевым бегом. А потом всю дорогу вести «прямой репортаж» с донбасских отвалов для жителей Крыма. Горловчанин с душой ирландского философа-скитальца, говоря с которым всегда слышишь всплески воды на Тропе Великанов. Бродяга рифм, сын рассвета и уличный мыслитель – таким запомнился мне этот человек после многих наших словесных кампаний на кухнях, летних площадках и скамейках. Человек, у которого дома всегда есть пинта-другая «вина для друзей» и ирландский арсенал острот и рассуждений о судьбах мира. Человек, которого постоянно зовет керуаковская дорога, но встречаешь его в назначенных Большой Медведицей общественных местах. Человек, с вечной весной в одиночной камере и подкопом на задние дворики Иэна Кёртиса и Шейна Макгоуэна. 

Странный человек, живущий в странном городе. И захочешь такого специально встретить – ни за что не найдешь. Но я рад, что такой человек иногда пересекает словесными боями мой путь в городе Вечной осени. Без его метких замечаний и абордажных атак многие концерты и посиделки на городских лавочках были бы не столь… завершенными. Я думаю мы встретимся с ним еще не раз и еще не раз пропоем об «одном прикосновении», «седьмой ступени», «мудрых взглядах» и голове с ее… .

«Тот, кто знает, не говорит… То, что оставляет свои желания, отказывается от страстей, притупляет свою проницательность, освобождает себя от хаотичности, притупляет свой блеск, уподобляет себя пылинке, представляет собой глубочайшее», - сказано в древнекитайском бестселлере «Книга пути и достоинства». Из всех моих знакомых к подобному духовному состоянию «молчаливого/глубочайшего» наиболее близок Арамис. Человек-ветер, человек-пустота, человек-мистериум. В моей жизни он появился словно марьяж при недостатке чистых взяток после «распасов втемную». При большом желании его можно отыскать в карманах реального мира, но чаще он сам, совершенно случайно, встречает тебя. Как мартовское дерево, на котором октябрь оставил свои дорожные указатели для птиц. Говорить с ним можно долго. Очень долго. Но потом, спустя какие-то минут десять, уже идя в одиночестве по улице, ты думаешь: «А о чем же мы толковали?». Его слова похожи на больших пассажиров мандариновой травы, завораживают слух своим ситарным мелодизмом и поражают воображение мифичностью. Завораживают и поражают… до состояния перегорания логических диодов. И чувствуешь, чувствуешь, что он знает что-то особенное, совершенно иррациональное окружающему тебя мироустройству, но не говорит. А то, что произносит – и не слова вовсе, а нить, на которую нанизаны восточные диковинки да бубенцы. Потрясающий рассказчик, мастер сенс-триков и неутомимый искатель Свободы. 

Я уверен, что в одной из прошлых жизней Арамис был деревом Бодхи, увезенным английским кавалеристом в свое поместье в Мейо около 1860 года, где его чуть позже и увидел еще юный Оскар Уайльд. Есть в этом человеке некий росток Света, который сквозь древесную кору материального пульсирует сияющей энергией чего-то большего, чем сама жизнь. И любое из его замечаний, брошенное, казалось бы, ненароком в тривиальную урну разговора заставляет вспыхнуть в глубине дискурса неопалимую купину истинности. Если у нашего общего Невидимого Друга есть чувство юмора, то Арамис – это одна из его утонченных шуток над окружающим. Почему? Да потому что такого человека не может существовать. Это я начал подозревать еще в далеком 2003 году, когда встретил его возле магазина «Радуга», нынче пребывающем в шуньяте. Тот день с самого утра казался мне каким-то надтреснутым. Недаром же гласит старая эллинская поговорка, что если ты смотришь на падающий оливковый лист и чувствуешь в левом глазу застрявший медяк Харона, значит, вскоре придется выпить стакан из кувшина Стикса. Не помню куда и зачем я шел, но возле семицветного продуктового магазинчика мне встретился этот октариновый человек. Мы разговорились. На четках беседы одна за другой, в такт нашим шагам, толкались какие-то странные темы о нагвалях, внутреннем диалоге и простых вещах, на деле оказавшихся настолько сложными, что в это невозможно было поверить, хотя процесс веры здесь и имел мало разумных начал. И так мы заговорились, что я и не заметил как зашли под одну из арок, что разинутыми ртами молчат вдоль проспекта Победы. На фразе «неверно полагать, что всё есть, да и сказать, что ничего нет – не менее неверно. Всё пусто» я заметил, как дома вокруг начали блекнуть и подобно мгновенно стареющей бумаге съеживаться. Мир превращался в пустоту, обернутую атласными декорациями. А то, что говорил Арамис, было не более, чем эхом, разносимым скрипом древних оконных Рам. Я подумал, что сплю и во сне вижу сон. Оглянулся, но вокруг уже никого не было. Озадаченный я вернулся домой и попытался проснуться с томиком Бродского. 

Арамис - человек, постоянно работающий над собой. Над внутренним и внешним, понятия которых он предпочитает не разделять. Иногда понимаешь, что своим бытием он пытается нечто доказать. Что это – не совсем ясно. Быть может, преодоление авидья. А, быть может, достижение ананды. Но он постоянно в процессе, движении, перевоплощении. И, быть может, все, что я пишу – это и не Арамис вовсе, а я сам, но именно такая часть меня время от времени встречает меня мне знакомого и подвергает сомнению все то, что я знал до встречи с описанным мной в облике Арамиса.

Ни для кого не секрет, что мир наш покоится на спинах трех слонов, попирающих панцирь летящей из Ниоткуда в Никуда космической черепахи. Я понимаю, что архитектурная форма подобного мироустройства слегка… как бы это сказать… ненадежна. Зато с дизайнерской точки зрения она смотрится просто великолепно. И пускай наши с Кузей азиатские фейсы сей вопрос никогда не поднимали, думаю, валяться в уборных недосказанности ему осталось недолго. Собственно, в том же самом месте пребывает еще, как минимум, две сотни подобных форм мысли, стремящихся узнать наши мнения о сути их существования. Что-то я увлекся…. Чуть было не забыл рассказать о самом человеке, с которым мы время от времени убиваем очередную жертву дискуссионной охоты.

Кузя. Для меня этот человек по сей день остается загадочен и непонятен. Мало того, что она интересный художник, рисующий порой совершенно далекие от планов заказчиков вещи.... За ее кажущейся простотой скрывается вдумчивый философ-наблюдатель, который, неожиданно «просыпаясь», одним вполне приличным высказыванием сводит на нет получасовые изыскания окружающих на тему «Зла, тваримого ва имя Мира и Щастья». А еще в ней есть невероятная тяга к приключениям. Кузя утверждает, что сия сверхспособность досталась ей от кочевавших по степям Тавриды предков. Хотя есть мнение, что это уже приобретенный в ролевых буднях дар. Кстати, в Восточной Украине вряд ли остался хотя бы один неисхоженный ею «игровой полигон». Возвращаюсь к сверхспособности… Я не знаю где этот дар в Кузе заложен, но он, безусловно, является пятой точкой опоры в ее жизни. Огонь, вода, заснежные степи, заброшенные недостроены и даже (самое жуткое!!!) рок-концерты – с Кузей смело можно идти в любое из этих мест и выбраться оттуда почти целым. С неизменным швейцарским рюкзаком, карематом и уверенностью, что дальше все будет еще ненормальней, она проходит сквозь любые жизненные перипетии и возвращается к своим творческим начертаниям карандашом. 

Обаятельный человек с изумительным чувством юмора и занимательными историями – такой Кузя мне запомнилась много лет назад. Когда мы с ней познакомилась я уже точно и не помню. Но в этот момент где-то рядом звучала гитара, разливалось вино и шумело большое скопление деревьев. А еще я каждый раз удивляюсь ее способности разговаривать с разного рода драконами, встречаемыми ей в учебно/рабоче/досуговое время. «Если он произошёл от болотных драконов, то я, пожалуй, сумею с ним управиться. Надо смотреть им прямо в глаза и разговаривать не терпящим возражений голосом. Они не в состоянии противиться суровому человеческому голосу. Силы воли им недостаёт», - видимо, именно этот принцип Терри Пратчетта довольно близок характеру Кузи в общении с ящерами. А еще это тот человек, мимо которого невозможно пройти на улице, не остановившись и не поговорив. Даже, если опаздываешь. Даже, если вокруг уже началась Третья Мировая война. Даже, если не знаешь о чем говорить. Хотя… в следующий раз, думаю, это будет «дизайнерская привлекательность нашего мира, который покоится на спинах трех слонов, попирающих панцирь летящей из Ниоткуда в Никуда космической черепахи».

«Из-за гор уже третьи сутки гнал свои стальные колесницы ледяной северный ветер. В тщетных попытках проломить темные панцири базальта, он ревел умирающим от голода медведем. На краю перевала, за двумя с половиною метрами железобетона в скорлупе ДОТа, шестой месяц кряду держали оборону двое выживших стрелков Вольной инфантерии. Полуоборотнем, прошедшим трибунал и отслужившим 11 дней в Отдельном штурмовом батальоне Его Императорского Святейшества, был Ваш покорный слуга. А хмурым ветераном-марксманом, в данный момент обнимавшим верную «пюстюкорву» калибра 7,62 мм, был Мертвый. Худой, вытянутый, с глубоким и зычным голосом, он всегда оставался нетороплив и собран. Чаще всего его можно было застать за разборкой и сборкой своей любимой винтовки, в иное же время он предпочитал шить защитный камуфляж из шкур подстреленной давеча нежити. Иногда он уходил за стены ДОТа на двое-трое суток и приносил снятый с убитых врагов хабар – атомные батарейки, сухпайки, темный жидкий хлеб, сигареты, дизельное топливо и много иных полезных (а иногда, вроде бы, и не очень) вещей.

Большую часть времени он был молчалив, но когда начинал говорить, то я волей-неволей поражался его скрупулезному подходу к деталям обсуждаемой темы. Особенно он любил говорить о технических особенностях того или иного механизма. Паровые фузеи, дредноуты и даже гидромеханические андроиды – об этом Мертвый мог говорить часами, попутно вспоминая истории из своей загадочной жизни скитальца-стрелка. Я так и не узнал чем же он занимался в мирные времена, и какому ремеслу обучался в пещерах Красных Цеховиков, о чем не раз упоминал вскользь. Это был проницательный человек, умевший при возникновении какой-либо проблемы найти неожиданное и простое решение. Его изобретательности, казалось, не было предела. Из принесенных хабаров он соорудил морозильную камеру для горных снежлужцев, сверхширокоугольный инфракрасный бинокль и механическую неясыть-почтальона. Я нередко недоумевал его пристрастию к военной форме и обуви, которые у меня, неоднократного дезертира, вызывали жуткое неприятие. Однако после первой же совместной с ним вылазки в горы, я понял насколько велик его опыт в следопытстве и разведке. Поэтому все чаще и чаще стал прислушиваться к его скупым, но ценным советам. А еще он недурно рисовал. Его графические рисунки битв были настолько реалистичны, что через пару дней воплощались в жизнь. За стенами нашего ДОТа. Кроме того, он великолепно владел холодным оружием. Его сьявона редко выходила из самодельных кожаных ножен, но два раза мне все же довелось лицезреть это действо. Необычная, слегка грубоватая техника ландскнехта позволяла ему прорубать себе путь сквозь кольцо окружавших его личей. Думаю, "Мертвым" его прозвали именно за это. Что именно? Он словно умирал в гуще наседавших со всех сторон врагов, а после возрождался в смертельном танце вновь – победителем».

P.S. С тех пор, как была сделана эта запись в моем походном записном блокноте, казалось бы, прошла целая вечность. Мертвого я встречаю редко, хотя живет он не столь уж далеко от моего нынешнего места обитания. Его речь все так же спокойна, а жизнь размеренна и загадочна. Он наблюдает, шутит, говорит об Amon Amarth и Dungeons & Dragons. Но где-то там, в глубине его глаз я снова вижу идущие к нашему ДОТу толпы нежити и… отражение прицельной сетки его верной «пюстюкорвы» калибра 7,62 мм.

Если мне не изменяет память, то с Аленой Мяловой мы познакомились в 1894 году близь Брюгге. Она ехала из Музея изящных искусств Грунинге в аналогичное заведение в Генте. Помню, речь у нас тогда зашла о картине «Святой Иероним за молитвой», получасом позже плавно перетекшая в дискуссию об искушениях, подстерегающих душу верующего на его земном пути. Девушка горячо доказывала, что «главная причина всех наших несчастий и ошибок — душевная болезнь, именуемая религией». Похожий овод мысли я поймал четырьмя годами позже в средиземноморской книге дочери английского профессора математики Джорджа Буля. Шаткие колеса двухместного экипажа ворчливо, словно пьяный брадобрей, соглашались то с одним, то с другим собеседником. Мы говорили о многом. Французской лиге прав женщин, русско-турецкой войне 1877 года на Северном Кавказе и новой книге Поля Верлена «Две недели в Голландии».

Речь у нее была немного скованной, словно идущие вереницей к гильотине узники Ля-Рокет. Она смотрела в глаза прямо, не отводя взгляда, и взвешивала каждый оброненный мной аргумент со скрупулезностью ростовщика, которому бедный студент возвращает проценты со ссуды. Ее пшеничного цвета волосы время от времени развивал дорожный ветер, стараясь вернуть окружавшим нас полям украденные золотые колосья. Иногда я просил ее перевести мне что-то на французский язык, который моя ситовая память к тому времени уже порядком подрасплескала. Тогда девушку звали Hélène и жила он близь Лак-дю-Бурже.

Каково же было мое изумление, когда я встретил ее спустя 115 лет в Горловке. В ней изменилось мало. Она осталась столь же последовательной в своих размышлениях, как восход Диониса, сменяющий закат Аполлона. При посторонних все так же сдержана в своих чувства, но проницательна к знакам окружающего ее мира. Она любит не только созерцать идеи, но и лепить из них гомункулов, вдыхая в каждого фотографический огонь своего таланта. Ее снимки хранятся в музее Полуденной Тени, куда открыт доступ лишь немногим посетителям. Но те, кто видел их, могут считать себя действительно посвященными в тонкости искусства запечатления жизни. Когда говоришь с ней, то легко найти общую тему, но куда сложней удержать ее на своей стороне. В ней всегда присутствует неуловимое чувство справедливости, толкающее ее в жаркие споры по любым вопросам. И, право, легче Алене уступить, чем стрелять из амбразуры своего мнения аргументами по ее матросовским убеждениям.

Но что больше всего поражает в этом человеке, так это ее чувствование искусства и эстетическое понимание совершенно разных культурных явлений. Мало людей с подобной жизненной увлеченностью могут проникнуть в запыленные глубины музыкальных, живописных и литературных дебрей, как Алена Мялова, и оживить полузабытых терракотовых воинов искусства. И, главное, в жизни она видит не только ее грустную сторону, да и, наверняка, любит шоколад. Так же как тогда… в 1894 году… под Брюгге.

Вы когда-нибудь встречали волшебников? Да нет же, не в остроконечных шляпах. И не в темных балахонах. Ну, какие совы, трансгрессии и волшебные палочки! Я не о мире Гарри Поттера и маглах. Я о тех волшебниках, которые живут вместе с нами и умеют менять вокруг себя мир. На своем степном пути мне посчастливилось встретить такого фантастического человека. Многие знают его под именем Колесо. Сейчас он меняет реальность примерно в 2 200 км от нас с вами. Но для меня он всегда будет частью Горловки. Тем кусочком городского витража, который до сих пор остается неразгаданным и непонятым. Идя по осенним улицам города, у меня в глубине скрыто теплиться надежда, что за углом я встречу человека с ирландской гривой волос, несущего за спиной джинсовый рюкзак с парой колокольчиков. Он торопливо, глотая буквы, спросит как дела, а потом я вдруг окажусь в каком-то уютном горловском дворике, ломая голову над разгадыванием классической данетки. Колесо сидит напротив, улыбается и наблюдает за потугами моего сознания, предлагая нестандартные варианты вопросов. Мне кажется, что его горловский период бытия был чем-то вроде миссии по взрыванию шаблонов, стандартов и социальных предрассудков в умах молодых неформалов-позеров. Он до сих пор как никто другой подходит на роль человека, который мог бы стать автором книги «Самоучитель странности, самобытности и внесистемности». Причем, общаясь с ним, тебе начинает казаться, что ты уже полностью сложил о нем представление. Потом он улыбается своей несколько скованной, но обезоруживающей улыбкой, и это «представление» оказывается не более чем одной (удачно сложенной) из сторон его кубика Рубика.

В моей жизни Колесо был неотъемлемой частью, если так можно выразиться, домобильной эпохи. Времени, когда люди радовались случайным встречам, пропадая по дороге из института в каких-то барах или кафе. Нет, не для того, чтобы напиться. А для того, чтобы обсудить недавно переписанную кассету Can, Q-65 или Blind Guardian. Поговорить о романах Набокова, Пелевина, Достоевского. Подискутировать на тему существования категорий «добра» и «зла». Все это было 10 лет назад, но я отчетливо помню наши случайные пересечения и постоянные споры. С ним всегда отчаянно хотелось спорить, даже если сам придерживался той же самой точки зрения. Вопреки. Не так, как думал он. И не для того, чтобы показать какой умный я, а чтобы получить еще один ограненный алмаз его аргументов в поддержку своей позиции. Он всегда и неизменно оказывался прав.

Помните старую геометрическую загадку: «Есть девять точек в три ряда и нужно объединить их четырьмя линиями, не отрывая руки»? Чтобы ее решить нужно выйти за привычные очерченные рамки зрения-сознания и попробовать что-нибудь новое. В этом весь Колесо. Он постоянно ищет что-то новое в своем сознании – игра на классической гитаре, мнемоника, жонглирование, система Норбекова, игра на флейте, толкиенизм… Я даже боюсь выйти за рамки фантазии и продолжить список. Приходя к нему в гости, я всегда попадал в какой-то загадочный мир. Диски тогда еще малоизвестного Вени Д’ркина, научная фантастика, интересные люди. Время, пространство и ум искривлялись так, что даже Нилу Гейману сложно было бы это описать в своих романах. Словно ты оказываешься возле информационного родника рядом с грифоном и Лао Цзы. Не интернетно-виртуального родника, а живого, пульсирующего кусочками ирреальной мозаики и даже обладающего своим неповторимым «интеллектуальным вкусом». 

Этот человек словно освещал собой место, куда приходил – мифический «Синтон», тренировки ролевиков и даже обычная аллея в парке. В нем было что-то «солярное», словно разлитые капли вина из одуванчиков среди красных марсианских песков. Хотя почему же было. И есть. Где-то в 2 200 км от города вечной осени.

Белка. Головокружительная комета горловской контркультурной галактики. Энергичная, словно гальванические батареи гришковецких врачей-шарлатанов. Темпераментная, как пружина секундной стрелки в хронометре бегового арбитра. Неожиданная, подобно идеям Николы Теслы. И, несомненно, обладающая… непредсказуемым чувством юмора и грусти. В этом человек, будто в сундуке фокусника, перемешались взрывоопасные фейерверки, перуанский порошок мгновенной тьмы и сюрреалистические фотографии, снятые ожидающим своего выхода из шляпы белым кроликом.

С Белкой я познакомился дней за пять до того, как мы встретились. Во сне. Виделось мне дерево, корнями своими растущее в небо, а кроной упирающееся в небольшой карибский остров со множеством родников. И люди жили на нем чуднЫе. Все как один - близнецы-братья с рубиновыми зрачками и заплетенными в аспидные корни длинными волосами. Шел я по этому дереву и собирал растущие то тут, то там, синие цветы. И вдруг увидел, как из-под ближайшей ветки на меня прыгнул Рататоск, несший бранные слова Нидхёгга Великому Орлу. Видя, как я сгребаю в охапку цветы, он неожиданно воскликнул: «Чувак, ты, короче, гонишь! Их же собирать ситцевым жабо нужно, да под цыганочку Grateful Dead. Ща покажу». И вот дальше я уже мало что помню, но, думаю, что в нормальности происходившего усомнились бы даже маркиз де Пуболь и Чарльз Лютвидж Доджсон. Через пять дней я встретился с Белкой.

Наши с ней параллельные орбиты пересеклись аккурат после моего третьего социального рождения в этом городе вечной осени. Тогда она лишь раздумывала над возможностью выйти на журналистскую стезю и только начинала осваивать пределы внутреннего Космоса. Сколько помню, в правом кармане ее потертых джинсов всегда хранился кусочек созвездия Южного Креста, а в волосах выплясывали веселую джигу эринские огни. Думаю, что до сих пор, когда она чихает, у какой-то из скво Навахо-нейшен непременно скисает кувшин-другой молока. А когда грустит, то в брисбенский порт заходит потерявшийся в шторм голландский корабль. Иногда, правда, на нее нападает настасьефиллиповская хандра и она бросается с головой в паровой котел жизни, из которой неизменно «выплывает» на своей персональной Yellow Submarine. Это человек, в котором жизнь идет каким-то параллельным окружающему миру путем. Все ее слова и поступки похожи на волшебную картинку калейдоскопа, куда, казалось бы, закралась некая иррациональность и «сумашедшинка», но от этого предстающее перед тобой зрелище становится лишь краше и интересней. С ней можно попить чай Альмодовара, закурить папиросу Фицджеральда и даже подраться на извилистых дорогах Сэлинджера. В это время где-то рядом бродят по канатам лиловые слоны из посудной лавки со шляпой в виде большого одуванчика. Когда мы с ней видимся, то чаще всего обмениваемся несколькими короткими фразами и, где-то в глубинах хакслиевского задверья, молча понимаем друг друга.

Сейчас этот волшебный человек покинул город вечной осени, но его комета все равно оставила неизгладимый след на нашем ночном небосводе. Думаю, вернется.

Признаться честно, за всю мою не столь уж продолжительную жизнь мы виделись с Карняшей, быть может, полсотни раз. Мне говорили о нем много и подобные разговоры носили на спинах своих совершенно противоречивый вес. Кто-то из моих знакомых при упоминании имени этого человека вскидывал руки и начинал загадочно улыбаться, другие же наоборот – хмурились и пережевывали какие-то невнятные фразы под густой бородой. К моменту, когда мы с ним все же, познакомились, я знал о нем немногое. Что в четырнадцать лет он сбежал с бродячими проходчиками и плавал на пенопластовых кораблях к 88 параллели северной широты. Что кто-то из его предков был гиперборейцем (о чем недвусмысленно свидетельствует его исполинский рост). И, наконец, что он видел «ту самую» загадочную и легендарную Лестницу, очевидцев и участников которой нынче осталось столь мало. Я до сих пор не решаюсь спросить его о правдивости этой информации…. Наверняка, чтоб оставить хоть какую-то недосказанность.

Познакомились мы с ним на пересечении улицы Гагарина и книг Шекли. По лужам каблуками капель гулял осенний дождь, а в палитре полимерных стаканчиков синергировал дешевый коньяк и «Pepsi». Вокруг шли привычные разговоры – о гитаристах, алкоголе и Максе Вертгеймере. Как вдруг кто-то протянул мне стеклянный граненый стакан с чистейшим виски и сказал: «А вот, у моего деда был друг аккордеонист…». И тут я, буквально, утонул в поразительных историях о святогорских попах, девицах легкого поведения, гостиничных «фестивалях» и заводских летописях. От удивления я, кажется, так и не пригубил ни капли. Я только и мог, что стоять, хлопать глазами и слушать, слушать, слушать. Если вы вдруг зададитесь в свой жизни целью найти человека, который бы разбирался в музыке столь же искусно, как персонаж повести Николая Лескова в подковывании бескрылых паразитов, то от Кливленда до Алчевска вряд ли сыщете специалиста лучше, чем Карняша. В этом человеке ощущается что-то очень странное, но такое родное и забытое. Словно на полке среди всяких Мураками и Павичей неожиданно обнаруживаешь сборник «сай фай» в мягкой обложке. А внутри - "конспектный" листок из кружка юного техника и обрисованный портрет Владимира Ильича.

Мне кажется, что Карняша - это человек эпохи квадратных игровых автоматов с красно/синими кнопками, синти-звуков Гэри Ньюмана и круглых космических гермошлемов. И, главное, в его секретном архиве памяти есть бесконечное количество перфокарточек, на которых выцветшими фиолетовыми чернилами записаны удивительные истории из жизни. Признаться честно, за всю мою не столь уж продолжительную жизнь мы виделись с Карняшей, быть может, полсотни раз. Но это, действительно, удивительный и странный человек.