Чтение газет перестало быть ритуалом ежедневности. Теперь оно там же, где и ношение галстуков, наручных часов и шляп. В старческих привычках, показной интеллигентности и сопричастности к creative middle class. Хотя последнее в большей степени уже определяется использованием (хотя, прежде всего, наличием) iDevice. Согласитесь, проблематично представить себе обычного человека, который за завтраком читает газету. Parvenu! А если еще и в кафе! Показуха, показуха и есть. Пока что газеты читают в транспорте. Но и этот заповедник периодики отмирает под натиском Wi-Fi и 3G. Последний рубеж печатного фронта - газеты объявлений. Это удобно - искать то, что тебе нужно на бумажном носителе информации. Хотя там можно найти и не только то, что тебе нужно... 

 

"Надежды? Отчаяние? Забвение? Больше никогда" - пять слов и телефон. "Странное объявление, - подумал я, закрывая плаксивую газетку, купленную в надежде найти себе жилье. - И почему-то размещено в рубрике "Жилье". Это шутка что ли?". "А вдруг не шутка, - улыбнулось мое до того дремавшее чувство юмора. Толкнуло меня локтем в бок и подмигнуло. - Позвони, позвони. Чего теряешь-то? Все одно скоро негде будет жить - а вдруг там сдают квартиру веселые люди? Так вы еще и договоритесь по нормальной цене". Ну, ладно, ладно, уговорила, чертовка. Все, звоню. 

 

Первый гудок и почти сразу включился рингтон. Слышу - что-то знакомое. The Cure. "Burn"! В голове - странные ассоциации. Жду секунд двадцать, считая трещинки на асфальте у разбитой скамейки. Вот та похожа на крейсер "Аврору", рассекающий темные воды Невы, а чуть справа - ну точная копия картины Кандинского "Коричневатое". А вот, вот на полметра левее - это же настоящий симург с... "Дааааааа, - хрипловато раздалось из телефона. Мне пришлось даже слега отвести от уха мобильный и укоризненно взглянуть на чувство юмора. То уже ковыряло внутри меня носком ботинка, свистело вверх и заложило руки за спину. - Я вас слушаю". 

 

- Простите, у вас тут объявление было... насчет жилья, - нервно сглотнул я. 

- Было, - донеслось так же протяжно и хрипловато с той стороны. 

- Так вот, я бы хотел узнать где, сколько и что за жилье. 

- Приезжайте, - смех. Пауза. Снова смех. Нервный кашель. - Пушкинская, 13, квартира <...>. Через сколько будете?

- Через 13 минут, - вместо меня ответило чувство юмора, растянув улыбку до сумеречного шутовства.

- Прекрасно, - засмеялся голос в телефоне. - Жду.

 

Ну, если немного прибавить ходу, то я как раз успеваю. Шел, оглядываясь по сторона и считал серых птиц, про себя отчего-то проговаривая: "Я решил ворон считать: Раз, два, три, четыре, пять. Шесть – ворона на столбе. Семь – ворона на трубе. Восемь – села на плакат. Девять – кормит воронят. Ну, а десять – это галка. Вот и...". Пришел. 

 

Дом, как дом. Самый обычный - пятиэтажный. Нашел нужную квартиру. Звонка нет. Постучался. Открылась оббитая черным кожзамом дверь, но на пороге никого не было. "Заходите, не разуваясь", - все тот же хрипловатый голос. Вошел. Знаете, в старых советских квартирах, где много книжных полок - есть особый запах. Неповторимого одиночества. Закрыл дверь и повернул направо - туда, откуда, как мне показалось, доносился голос. И очутился среди книжных стеллажей. Именно очутился - иного слова не подберу.

 

- Аааааа, вы где? - вопросительно протянул я.

- Здесь, - раздалось снова откуда-то справа... и кашель.

 

Я прошел ближе к окну и повернул среди стеллажей. Ну, неплохая, "гераклитовая" компания - Ницше, Шопенгауэр, Бодлер, Рембо, Целан, Лавкрафт, Кафка, Тракль... И чем дальше, тем неизвестней становились имена авторов. Я скользил взглядом по книжным полкам, все поворачивая и поворачивая направо. Пока минут через 10 не поймал себя на мысли, что таких больших квартир не существует, а я.... все еще иду. Похоже, заблудился.

 

"Ну, а что ты теперь скажешь, - обратился я к своему чувству юмора. - Где это мы и не пора ли звать панику с ее Безумного чаепития в наши края?". Чувство юмора хмыкнуло и ответило: "А ты куда-то спешишь? По-моему, у тебя еще года-два три в запасе есть. Вдруг тут какого-нибудь Минотавра встретишь, а то и лучше - Ариадну". "Разве что о восьми ног, шести глаз и размером с какого-нибудь ифрита", - отмахнулся мрачно я. 

 

Полки все тянулись и тянулись. Я раз пять поворачивал назад, пытаясь запомнить авторов, мимо которых проходил, но лабиринт все не заканчивался. И тут, за очередным поворотом направо, стало чуть свежее. Я вышел в какой-то каменный зал. "Приехали", - подумал я. "Приплыли по самые Дали и Галы", - поддакнуло мне чувство юмора. 

 

Думаете, тут горел камин? Отнюдь. Было холодно, словно в бокале с вином мне попался кусочек декабря. Я сел на деревянную скамейку и огляделся. В комнате никого не было, кроме... ворона, сидевшего на бюсте какой-то древнегреческой богини. А еще винтовая лестница вверх. Что-то я не решался по ней подниматься. Устал. А то-самое-чувство уже завалилось в свою теплую коробку из-под видеокассет и стало посапывать. Хотелось только одного - остаться на месте и больше никуда не двигаться. И я почему-то стал цитировать старого поэта:

 

Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы, 

Меж томов старинных, в строки рассужденья одного...

 

Да-да, в конце восьмого шестистишья со стороны бюста древней богини раздался тот самый хриплый голос, который я слышал по телефону. Он закончил строку двумя словами "Больше никогда". Вы можете вообразить себе мой ужас? Вам, наверное, смешно. А мне в тот момент показалось, что своему чувству юмора пора уже шить деревянный тулуп. Я бросился по лестнице вверх, что было сил. Бежал, не считая ступенек и не жалея кед. Наверху была железная дверь. Толкнул и она распахнулась. 

 

Я стоял в Сквере. Оглянулся, а за спиной ничего и никого не было, кроме какой-то железной беседки. 

 

Наваждение - скажите вы. Сон в октябрьский день. Галлюцинация. Быть может. Но отчего-то при вороньих "крух" и карканьи я стараюсь убыстрить шаг, хотя и слегка улыбаюсь.

Спустя две недели после встречи с вороном, я наконец-то нашел квартиру. Если вам это что-то скажет, то в районе "малой Кирова". Там, где почти каждый представитель контркультуры нашего города когда-то жил, ночевал, проповедовал птицам и, встречая персонального Вергилия, проходил девять кругов своего инферно. Зал-спальня, змеевидный коридор, комната для рассуждений, совмещенная с ванной, и священное для каждого музыканта, философа, алкоголика место - кухня. Стандартно и ничего лишнего. Уже через два дня здесь начались "дионисийские мистерии", в которых я провел и ночь с 1 на 2 ноября. 

 

- ...чем громче снаружи, тем тише внутри, - попытался подвести итог в разговоре с Джессом я. – Нет в этих тусовках никакого смысла. Сплошное прожигание свободного времени, крики Пустоты в Пустоту, театр алкоголиков и наркоманов. Зачем постоянно говорить об одном и том же? Зачем переливать мутную воду из стакана в кружку и обратно? Мне это напоминает заветрившийся сыр – ни вкуса, ни цвета, да еще и плесень самоповторений полезла. Они живут прошлым, которое не вернешь. Пытаются реанимировать то, как было кайфово пять, а то и десять лет назад. Джесс, я люблю этих людей, но они упорно не хотят замечать, что превращаются в зомби. Чего ты ржешь?! Именно зомби… в своих газовых камерах. 

 

- А как нужно жить? – насмешливо ответил мне приятель. – Ты же сам всех их и приглашаешь. Пьешь, куришь и травишь байки о том, как «раньше было клёво». Год в Питере, а теперь вернулся и что? Учишь меня и всех окружающих, как жить? Да, у нас тут не Сансет и не Арбат. Мы – задница мира. Даже хуже, чем задница. Но мы вот такие – непросвещенные, в своем узком кругу одних и тех же людей. Пьем? Курим? Да. А почему? От безнадеги…. От длящегося годами не-Питера. От того, что мы не в центре культурной жизни. Как там у Достоевского насчет тоски по утраченной раю…. 

 

- Опять ты Достоевского приплетаешь. У тебя Михалыч уже как затычка в каждой бочке. Как будто на нем клином сошлись все попытки описания внутреннего мира русского человека. Последняя грань. Дно всех человеческих переживаний. 

 

- Так ничего ж не изменилось. Люди все те же. И все так же пьют, заполняя бухлом то, чего им не хватает. Они и сами не знают чего им не хватает. Но кто им это объяснит? Ты? Сомневаюсь. Тебе всегда было не до других. Ты вспоминаешь о других, когда тебе что-то нужно. Пусть даже просто общение. А потом начинается. И эти не такие, и те не так. Рави (так меня прозвали после встречи с Вороном), это ТЕБЕ от них что-то нужно! Ты понимаешь?! То, что они тебя не устраивают – это твои проблемы. А половые проблемы шерифа индейцев, как ты знаешь, не выбивают из седла. Слишком высокие у тебя запросы к жизни и людям. Относись к ним проще – и будет тебе счастье. Живи, предвкушая будущее. Не пережевывай призраки прошлого. Они становятся от это лишь злее. А прошлое... Там, действительно, было лучше. Ты когда-нибудь это поймешь. И найди ты, в конце концов, себе девушку!

 

Я только махнул рукой и встал. Джесс достал из-под стола шрёдингеровскую бутылку коньяка. Налил пятую часть бокала и тут же сверху влил колу. Черная жидкость мягко, безпенно заполнила бокал, явив миру мазутно-звездную поверхность коктейля «Ракетное топливо». Я смотрел, как беззаботно Джесс поднимает бокал вверх, отдавая мне воздушное «чоканье», и я презирал его в эту минуту. Его беззаботность, его провинциальную наивность, его любовь к нехитрым развлечениям. И, конечно же, его нежелание искать для себя что-то новое. Ему всегда были до одного места разговоры о социальном устройстве, о психологии масс, о будущем человечества. Он был просто неформалом, любившим поорать под гитару «Гражданку», дунуть «травы» и пошляться в кедах по степи. Бессознательный анархист, живущий здесь и сейчас. Романтический подонок, идеализирующий русский рок и писателей «сай фай». 

 

- Джесс, ну это же саморазрушение, - вздохнул я. - Спонтанный гедонизм, как ты сам говорил. Инстинктив…. 

 

Не успел я договорить, как в кухню, где мы сидели с Джессом, распахнулась дверь и ввалилась компания из трех престарелых подростков лет 22-25. Две барышни обнимали волосатого паренька, чем-то напоминавшего Джимми Пейджа образца 1970-х. Увидев мое скорбное лицо, одна из девушек зашлась хохотом, а парень протянул полупустую бутылку с джином Джессу. Начались разговоры в духе «Помнишь, как мы от ментов в таком-то году убегали» с переходом в «А Каспарян ничего себе так гитарист». Я выдержал минут семь, а потом встал и пошел в соседнюю комнату. 

 

Там уже играли на расстроенной в старость «Трембите» и нестройно подпевали «I tell you, i tell you, i tell you we must die». Сел на пол возле дивана и стал смотреть на окружавшее меня красноглазое племя неформалов. Зажмурился и попытался погрузиться в себя. Не вышло. Открыл глаза. Кто-то полупьяно мотал головой, как бы одобряя слова эксгумированной песни Д'ркина о Вове. Другие нежили головы на коленях черноволосых весталок, заплетавшим им черно-красные «расточки». Суббота. Вечер. Действительно, чем же еще заниматься! 

 

Я взял недалеко стоявшую бутылку вермута, зачем-то два стаканчика и решительно вышел из квартиры, захлопнув с силой дверь. Стало тише и прохладней. Поднялся на лестничную площадку между этажами и поставил бутылку со стаканчиками в стенную нишу, где раньше были батареи (скорее всего снятые во благо чьей-то мечты о маленьком капитале). Было уже за полночь. "Одно и то же, - почти рассерженно повторял я про себя. - И так всю оставшуюся жизнь - в угаре вечного рок-н-ролла". Сверху хлопнула дверь. Я поднял глаза. 

 

По лестнице спускалась девушка. Лет двадцати семи. В потертых джинсах, клетчатой рубашке с закатанными рукавами, медноволосая, веснушчатая, с немного вздернутым носом. Чем-то явно расстроенная. Почти прошла мимо меня, но, увидев вермут, остановилась и посмотрела на второй пустой стакан. Так кометы останавливаются у Земли, поражаясь происходящему в квартирах Лос-Анджелеса. Потом незнакомка взглянула на мое рассерженное лицо и слегка улыбнулась. 

 

- Привет, - неожиданно потерянно для себя самого выдавил я. 

- Здаров, - ответила она немного прохладным сопрано. - Кого-то ждешь? 

- Да нет, - пожал плечами я. - Скорее решил отдохнуть от чрезмерного общения с собой. 

- Мне не мешать? - совершенно искренне спросила девушка. 

- Мешать. Вермут будешь? 

 

Она кивнула, а я создал из пустоты напиток для знакомства. Мы заговорили. В тусовке ее называли Элли. Ей, действительно, было двадцать семь и она была новым воплощением Иштар. Сначала говорил я, пересказывая вкратце разговор с Джессом. Потом она - о том, что нельзя жить ненавистью. Ненависть съедает, выедает изнутри, оставляя пустой кокон с истлевшей мумией бабочки. Рисовала какие-то звездные карты ключом на штукатурке и начала цитировать Лотреамона. Я не остался в долгу и перешел на Кокто, а она засмеялась и указала на неточности в русском переводе. Один за одним мы стали говорить о "проклятых поэтах", потом перешли на битников и философию "прекрасных неудачников". В порыве рассказа я схватил ее за руку. Та оказалась холодной на ощупь, словно за завтраком тебе в тарелку со вчерашней овсянкой попалось Северное сияние. 

 

- Зря ты это, - несколько смущенно сказал Элли. - Теперь я буду тебе сниться. 

- Я думаю, что не только. Мы же еще увидимся? - шутливо и хмельно ответил я. 

- Вряд ли. 

- Конечно, увидимся. Я обещаю, - с забытым мной где-то между мостами Невы пылом произнес я. 

- И это ты тоже зря. 

 

И мы снова прыгнули в разговор. Бродский, Ерофеев, Шиле, Малевич, Бунюэль...Мы говорили не о современниках. Она мыслила изящно, словно шила индийские узоры на холщовой ткани. Мелькали имена, картины, какие-то цитаты и неоконченные рассуждения. Она немного не выговаривала "Ш", чуть слышно заменяя ее на "Ф". И мне это нравилось. Я давно не встречал столь обаятельную, образованную и с едким сартровским чувством юмора девушку. И красивую. Невысокую, с узкими плечами и, как самый уральский из всех уральских малахит, глазами. И еще меня привлекла татуировка на ее запястье - желтый анемон, но что она значит - я так и не спросил. А потом закончился вермут. 

 

- Я сейчас, - растерянно произнес я и побежал, как забывший дневник школьник, по лестнице к двери своей квартиры. 

 

Сзади еле слышно до меня донеслось "пока". 

 

- Минуту, подожди, - крикнул я, не оборачиваясь. 

 

А когда вернулся - ее не было. И не было надписей на стене. Был только нетронутый стаканчик с вермутом. Я вернулся обратно в уже порядком увядшую тусовку. Подошел к Джессу и спросил его об Элли. Он отрицательно покачал головой, мол такой сегодня не было. А он всегда знал кто ко мне приходит и кто остается ночевать. 

 

...Через две недели я узнал, что Элли, или Офелия, как романтично назвала ее мама при рождении, живет на два этажа выше. Вернее жила. Десять лет назад она утонула в ванной, покончив жизнь самоубийством. У нее была периодическая шизофрения и депрессия. "Конечно, увидимся. Я обещаю", - я помнил свои слова и решил, что сдержу обещание.

Увидел огни Святого Эльма - бросай якорь у берегов Атлантиды. Даже, если их нет. Даже, если пропил весла, а команда состоит из чертей и перелетных птиц. Даже, если корабль уже забирают на небо в качестве неустойки за срыв договора купли-продажи души. Входи в сны и выбирай трюм, за которым будет лестница без ступеней. Входи в сны...

 

Никогда не любил спать. Неравноценный обмен времени на ненависть к "встающему за окошком солнышку" и искаженно-мутноватое отражение в чашке с кофе. Но когда девушка, которую ты в этой жизни больше никогда не увидишь, говорит: "Теперь я буду тебе сниться", то владения Гипноса становятся тем самым берегом Атлантиды. Несуществующим, но единственным, где может быть твой порт. 

 

Ее больше не было. И говорить вроде бы больше не о чем. Но мне еще никогда так не хотелось говорить, как сейчас. Поэтому я спал, тщетно пытаясь... наладить канал связи. Гесиод писал, что Сон и Смерть - родcтвенники: "Первый из них по земле и широкой поверхности моря ходит спокойно и тихо и к людям весьма благосклонен, но у другой из железа душа и в груди беспощадной истинно медное сердце. Кого из людей она схватит, тех не отпустит назад. И богам она всем ненавистна".

 

Игры со Смертью закончились. Резко, как деньги на сигареты. И я спал. Часов по десять-двенадцать, пересматривая ирреальные сюжеты. О схождении этого и 1963 года, самоубийствах и наркоторговле, вселяющихся в людей серых слизнях, танцах в бункере, возвращении в Петербург, едином мировом метро и говорящих чайках. Но искал я совсем иное. И я не знал, как найти, как отыскать ту магическую фразу, чтобы "теперь я буду тебе сниться" наконец-то сбылось. Через месяц это желание уже напоминало безумие. 

 

Я перестал общаться с людьми, прекратил замечать события, происходившие в мире. Все это казалось ненужным, серым, скучным и пресным. Работа на автомате, свободное время в одиночестве и мучительное ожидание. "Рави, да не парься ты так, - не раз говорил мне Джесс. - Ты сходишь с ума. Человек умер. Нет человека. А ты еще живой. Давай забухаем, или свалим отсюда. Совсем свалим. Питер, Воронеж, Одесса, а там и в Европу. Раскис ты что-то, чувак". 

 

Все эти беседы в разных вариациях повторялись изо дня в день. А потом Джесс плюнул и начал водить меня по всяким тусовках, не обращая внимания на чужие замечания в духе "чего ты эту унылость снова притащил?". Я засыпал возле батареи в рокенрольных притонах. Сидя на балконе, среди каких-то малознакомых людей в пьяном угаре. Прямо на полу под дребезжание расстроенной гитары. На руках, пока меня несли домой. Единственное, что мне нужно было изо дня в день - уходить в сон, чтобы отыскать там одного человека. И, в конце концов, я совсем потерял надежду. А утратив ее, я нашел ту, что искал.

 

Была уже середина декабря. Холодный Автобус-В-Полседьмого-Утра везет меня на работу. В наушники вкрадчиво и полусонно заходит Atomic Rooster. Death walks behind you. Закрываю глаза, думая, что у меня есть где-то полчаса на сон - бытовой, предрабочий, декабрьско-ритуальный. Опускаю голову, пряча подбородок в черный шарф. И где-то на шестой минуте очередного "death walks behind you" я понимаю, что вокруг меня уже не автобус и не декабрь. Две секунды тишины и все взгляд сознания устремлен по ту сторону закрытых век, к сияющему шарику жизни, который исполняет желания. Нужно только попросить. Что-то произнести, не совсем обычное...

 

Застывший сентябрь, бетонные плиты городского пруда и спина невысокой, с узкими плечами, медноволосой девушки. Не узнать ее я не мог. Она чуть вздрогнула, обернулась и едва заметно кивнула. Сказать, что в этот момент я был счастливейшим из всех идиотов мира? Да, я был счастливейшим из всех идиотов мира. Того, этого... да какого угодно! Я присел рядом. Снял рюкзак (я даже и не сомневался, что он есть), достал оттуда вермут и два походных стаканчика из нержавейки. Налил и протянул ей один из них. 

 

- Нашел... - с грустью утвердительно вновь кивнула она. - Зачем? Тебе что - там не хватает живых и интересных?

 

- Не хватает, - опустив голову, ответил я, а потом заговорил быстро, сбивчиво и совершенно путано. - Знаешь, мне все равно, что тебя уже нет в живых. Да и пусть я буду не прав. Я, в принципе, не романтик уже давно. Все вот эти признания там... розовые сопли... короче, я думаю, что... мммм... ну, понимаешь...

 

Она искренне и весело улыбнулась. Взяла стаканчик и выпила, а потом посмотрела мне прямо в глаза.

 

- Слушай, ну это понятно, да. А ты знаешь, что во сне мы можем пьянеть или нет - лишь по собственному желанию. Вот мы пьем, но алкоголя же не существует на твоем самом деле. Поэтому хмель - это такая штука, которая зависит от желания быть пьяным или нет. Целомудренный ритуал для разговора. Просто вместе сошлись наша привязанность к вермуту, любимое место - пруды, время года, ну и... полседьмого утра. Я о чем - все, что тут происходит - это полужизнь. Ты можешь сбегать в сон из своей яви, я могу приходить сюда из смерти. Это единственное место, где мы можем друг друга видеть. Тебе это нужно? Моей жизни уже нет. У тебя она вся. И Джесс тебе правильно говорит...

 

- Стой, - перебил ее я. - А откуда ты знаешь Джесса? 

 

- Рави, - с той же улыбкой ответила моя собеседница. - Ты думаешь, что мы отсюда не видим, что происходит у вас там? Я не хочу портить тебе жизнь. Тогда, когда мы встретились, я должна была пройти мимо. Но не смогла. Ты был слишком интересным человеком. А так хотелось снова поговорить, как живая. Почувствовать себя живой. Зря я тогда это сделала. Серьезно, ты и так за месяц с лишним измотался. Думала, забудешь. Отвыкнешь. Но вижу, что нет. Да чего мы? Давай лучше пить.

 

И я снова налил несуществующего вермута. Дальше я почти молчал. А что я мог рассказать ей, если она и так все видела? Быть может, всю мою жизнь - вдоль и поперек. Для мертвых времени не существует. И она говорила. Да-да, все так же чуть слышно заменяя "Ш" на "Ф". Мне казалось, что она рассказывала часа два. Что любит фиолетовые хризантемы и делает из них настойку. А те, что не подходят - кидает в бродячих собак. Любит сидеть на крышах девятиэтажек и разгадывать письма в полетах голубей. Терпеть не может запах полыни, неразборчивый почерк и когда говорят "годный". А я смотрел на то, как нервно двигаются ее пальцы, как меняются зеленые оттенки в глазах, когда солнце заходит за облака. Следил за всей той ерундой, которую терпеть не мог в "отношениях" между людьми. Она любила Рембо и не переносила Верлена. Слушала стук капель по жестяным подоконникам, напевала "Молодость жива" и смеялась над анекдотом о Хемингуэе, Моруа, Платонове и мальчике, разбившем окно. Она дышала! Дышала, словно цитировала верлибры Бурича.

 

- Я не хочу, чтобы ты исчезала, - совсем как-то по-детски перебил я ее. - Ты спросила - нужно ли мне все это? Да.

 

Она покачала копной рыжих вьющихся волос. Вздохнула, а потом тихо произнесла:

 

- Тебе будет хуже. И видеться здесь мы сможем не особо часто. Но в полседьмого утра мы будем говорить.

 

- Как?! - спросил я, но понял, что уже проснулся. Через остановку мне нужно было выходить. Прошло всего минут двадцать.

 

Звякнул мобильный. Пришла смс с... городского номера! "Увидел огни Святого Эльма - бросай якорь у берегов Атлантиды. Хорошего дня, Рави! Элли". Я похолодел. Неужели так бывает? И тут я вспомнил все те истории, в которых мертвые звонят по телефону. Значит, и смс они тоже могут отсылать. Пусть и с городского номера. Мне кажется, что мир стал немного теплее. И еще я знал точно - завтра, в полседьмого, она снова напишет.